Интервью: «Экономика в шаге от роста. Хватит ли решимости?»

Не согласен. Многие мои коллеги как раз наоборот считают, что мы наконец обретаем определённость. И суть её очень проста: или мы отказываемся от действующей экономической модели и начинаем выстраивать новую, или… Мы всё равно будем делать то же самое, но позже и в гораздо худших стартовых позициях. Поэтому вопрос из области абстрактных рассуждений перешёл в конкретику: как это будет сделано, кем, когда и в каких условиях?

БДМ: Но, на мой взгляд, это никак не вытекает из антикризисной программы правительства, хотя готовилась она в этом году дольше, чем в прошлом. А как вы её оцениваете?

По идеологии программа схожа с мерами, которые были предприняты в 2008–2009 годах. Тогда не произошло существенной просадки доходов населения, на восстановление спроса было потрачено 2,4 триллиона рублей, и довольно быстро экономика вернулась к росту. Но сегодня ситуация принципиально иная, да и денег втрое меньше. Поэтому, насколько я понимаю, логика правительства такова. Работаем в рамках одного года, а деньги выделяем таким образом, чтобы, с одной стороны, простимулировать спрос, а с другой — уже в этом году получить какую-то бюджетную эффективность. Замысел вполне здравый, но, к сожалению, труднореализуемый. В лучшем случае, думаю, удастся развязать лишь несколько отдельных, наиболее тяжёлых узлов в экономике. Но и только.

БДМ: Иными словами, ни о какой смене моделей в этом году речь не идёт. Очень хочется спросить: почему? Но прежде объясните, пожалуйста, в чём беда действующей модели? Она ведь ещё с 2012-го сформировала тренд падения роста ВВП, хотя нефть в ту пору зашкаливала за $100, а санкциями и не пахло.

Это правда. Фундаментальные проблемы нашей экономики — в основном внутренние. А внешние факторы только усугубили кризис. Причина же в том, что с 2005 года развитие экономики у нас базируется на одном ключевом факторе — росте доходов от внешнеэкономической деятельности, прежде всего от экспорта нефти. При этом одновременно увеличивались как объёмы продаж, так и цена. Часть этих средств шла на инвестиции, часть — в резервы, а часть выводилась из страны, чтобы потом какая-то доля вернулась, но — не прямыми инвестициями, а в виде заимствований. Так собственники хеджировали свои риски, и эта схема наглядно проявляется в том, что основными кредиторами российского бизнеса выступали Кипр и Великобритания — две самые любимые россиянами офшорные зоны. И когда в прошлом году возникли огромные суммы возврата внешней задолженности, то в известной степени это были долги самим себе.
Но суть в данном случае не в этом. Для нас принципиально важны два обстоятельства. Во-первых, такая модель работала, и достаточно успешно, — за 10 лет удалось практически удвоить масштабы отечественной экономики. И это не просто красивые цифры ВВП. Мы совершили мощнейший рывок, построив новые конкурентоспособные производства, оснащённые современным оборудованием и технологиями. Значительно обновив металлургию, мы теперь сами выпускаем трубы больших диаметров, корабельный лист, рельсы для скоростных магистралей и многие другие изделия, которые ещё вчера закупали. Вдвое выросло производство автомобилей, и это — совсем другие машины. Можно ещё вспомнить агропромышленный комплекс, химию и ряд других отраслей, успех которых неразрывно связан с радикальным технологическим обновлением.И в этой-то безусловной результативности, на мой взгляд, как раз и кроется половина ответа на ваш вопрос: почему не только в 2012-м, но даже сейчас очень многие и в правительстве, и в экспертном сообществе не торопятся расставаться с привычной моделью экономики.

БДМ: Так, может, и в самом деле стоит просто перетерпеть: не всегда же нефть будет ходить вокруг $30–40 за баррель?

Но и к ста долларам вряд ли уже вернётся. Да и не в цене дело. Второй важнейший вывод, вытекающий из действующей модели, состоит в том, что экономика такой страны, как Россия, в принципе не может строить своё развитие, опираясь на единственный источник финансирования. И жизнь, что называется, поэтапно нам эту истину продемонстрировала.

Уже в 2010–2011 годах наш источник доходов стал оскудевать: до 1–2% упал прирост физических объёмов традиционных экспортных товаров — нефти, газа и металлов. Потом цены на нефть перестали повышаться, а на металлы пошли вниз, и мы получили уже отрицательную динамику доходов. И компенсировать эти потери было никак невозможно, поскольку экономика не располагает сколько-нибудь серьёзным альтернативным источником финансирования.

Первыми, кстати сказать, на изменение конъюнктуры отреагировали публичные корпорации с государственным участием — в полном соответствии с рыночной моделью поведения они стали сокращать инвестиции, причём быстрее, чем остальной бизнес. Очень некстати на тот же период пришлось завершение ряда крупных государственных проектов.В результате возникла инвестиционная пауза, которая чисто конъюнктурному спаду придала устойчивый характер. Ну а довершил дело осенью–зимой 2014-го валютно-финансовый шок. На мой взгляд, он оказался более сильным, чем в 1998-м: мы получили ситуацию, когда фактически было утрачено доверие к денежно-кредитной системе, переставшей выполнять почти все функции, кроме расчётной.

БДМ: Но ведь о выводе, который следует из вашего короткого, но очень обстоятельного анализа, сегодня не говорит только ленивый. Мне кажется, уже всем очевидно, что к «нефтяной игле» нам срочно нужно добавлять «вторую ногу» — развивать внутренний рынок. Неужели и после нынешних потрясений мы не начнём решать эту задачу?

В принципе по самой задаче уже сложился полный консенсус — и среди либералов, и среди государственников. А вот когда и как приступать к её решению — позиции расходятся. Многие, в том числе и в финансово-экономическом блоке правительства, исходят из того, что сегодня у нас недостаточно ресурсов, чтобы парировать все угрозы. Поэтому средства нужно экономить, ждать, когда конъюнктура улучшится, и уже на восходящем тренде переходить к активной политике.
Я и мои коллеги в институте считаем, что такая логика неадекватна сегодняшней ситуации. Даже при цене $50–60 за баррель мы не получим устойчивого роста, а значит, и решение задач, стоящих перед страной откладывается на неопределённый срок. Но возникает замкнутый круг: пока экономика не начнёт развиваться, доходы будут стагнировать, а чтобы обеспечить рост — нужны ресурсы. Между тем все основные источники роста — спрос населения, государственное потребление, экспорт, импорт — тоже в глубокой стагнации, и, по существу, выключены. И разорвать этот круг (здесь тоже и либеральные, и консервативные экономисты сегодня сходятся)можно только одним способом: запустив инвестиционный процесс.

БДМ: Действительно, деньги в стране есть. Но есть и железное правило: нигде и никогда инвестиции не приходили в падающую экономику. Как его обойти?

Нужно сменить точку, с которой мы рассматриваем сегодняшнюю ситуацию. И тогда наши минусы повернутся своей положительной стороной. Страна сейчас находится в очень коротком по времени уникальном состоянии, когда экономика располагает внутренним потенциалом — достаточным для восстановления роста.

В результате валютного шока экономика получила мощный удар в виде изменения пропорции цен. Но нечто подобное произошло и после 1998 года, когда цены на сырьевые продукты росли медленнее, чем на конечные товары. Тогда правительство Примакова воспользовалось этим и уже осознанно стало сдерживать рост тарифов естественных монополий, создавая таким образом условия для развития внутреннего рынка. Сегодня мы наблюдаем аналогичные предпосылки: в прошлом году цены на моторное топливо выросли на 5%, а на продукцию машиностроения — на 15–20%. Подобный отрыв возник и по отношению к ценам на газ, электроэнергетику. А это значит, что естественная адаптация экономики к новым условиям происходит в режиме, который обеспечивает снижение издержек производителей конечной продукции.

Второй фактор: с внутреннего рынка вымыт импорт и расчищено поле для роста доли отечественных производителей. Здесь тоже результаты налицо: сальдированный финансовый результат в экономике вырос за год в 1,6 раза. Правда, это величина номинальная — полученные доходы тут же адсорбирует финансово-кредитная система в виде погашения прежних кредитов и высоких процентных ставок по новым. Но сам факт доходности абсолютно реален. И если мы сумеем хотя бы частично перекрыть этот избыточный отток денег из реального сектора, то возникнет источник накоплений, а стало быть, и инвестиций.
Третий очень важный момент: в промышленности сейчас образовался значительный резерв незагруженных мощностей. Особо хочу подчеркнуть, что в отличие от 1998 года это не советские, в большинстве своём устаревшие производства, а новые — те, что были введены в строй за последние 10 лет. Об их соответствии современным требованиям можно судить по такому удивительному факту: в кризисном 2015 году физические объёмы экспорта выросли на 3%. Те же химики, получив возможность снизить свои внутренние издержки, стали конкурентоспособными даже на китайском рынке.

Наконец, ещё один, уже чисто наш, российский фактор: вопреки кризису промышленные предприятия не сокращали работников. Отправляли людей в вынужденные отпуска, снижали зарплату, но не увольняли. А значит, без малейшей «раскачки» они готовы увеличивать производство продукции.
И если все эти важнейшие предпосылки взаимоувязать и добавить к ним конкретные управленческие меры, которые реально ускорят возникшие положительные тенденции, то уже в этом году экономика может выйти из фазы отрицательного роста. При этом следует учитывать, что рост в промышленности обладает мультипликативным эффектом: каждый конечный производитель замыкает на себя цепочки поставщиков материалов и комплектующих изделий. За последние полтора года запасы и производство этих промежуточных изделий неуклонно падали, и теперь существует значительный потенциал роста. По нашим расчётам, именно за счёт этого на стадии восстановления будет обеспечено примерно две трети общего прироста ВВП. И ещё треть добавит чистый экспорт.

БДМ: Ваши бы слова, как говорится, да Богу в уши. Но… я правильно понимаю, что вы, точно также, кстати, как и правительство, считаете, что в этом году можно обойтись без целевых инвестиций, опираясь исключительно на возможности и благоразумие субъектов экономики?

Я — реалист и прекрасно понимаю, что и государство, и экономические субъекты сегодня примерно в равном положении, и любые призывы инвестировать в реальный сектор так призывами и останутся, пока экономика не восстановит доходность и способность к накоплению. Но в том-то и состоит уникальность момента, что выйти на нормальный экономический рост сегодня можно быстро и без особых вливаний денег.

Ликвидности в стране достаточно. Мы посчитали по агрегату М2, и получилось, что потенциально в случае новых шоков мы можем выйти на соотношение: 85–90 рублей к доллару США. А если к этому добавить сумасшедшую волатильность, то получаем мощный пылесос, который выносит на валютный рынок малейшие избытки ликвидности и оказывает деструктивное давление на рубль. Поэтому прежде всего нужно любыми способами ограничить волатильность. Стабилизация курса рубля на заниженном уровне и существенный положительный торговый баланс обеспечат расширение денежного предложения без роста девальвационных ожиданий.

Это, однако, вовсе не значит, что экономика не нуждается в дополнительном финансировании. Для выхода на уровень 2013 года предприятиям, по нашим расчётам, в среднесрочной перспективе потребуется только на пополнение оборотных средств добавить 3,6 триллиона рублей. Их должны предоставить банки, причём по более низким, чем сегодня, ставкам, чтобы повысить конкурентоспособность продукции.

БДМ: А в целом какое место в предстоящем манёвре вы отводите банковской системе? Многие западные экономисты считают, что именно через банки в экономику вводится до 97% денег.

К сожалению, отечественная банковская система находится сегодня в тяжёлом состоянии и нуждается в восстановлении. С одной стороны, кампания по отзыву лицензий, а с другой — недокапитализация и возникшие в связи с этим «дыры» в балансах привели к разбалансировке системы, смещению целей и мотивации на решение внутренних задач. Банки сейчас действуют как чисто коммерческие организации, стараясь в кратчайшие сроки извлекать максимальную прибыль, в том числе, естественно, и на валютных операциях. А в результате сектор оказался не на острие повестки дня, стоящей перед экономикой, а где-то на обочине. Ещё раз в связи с этим вспомню о том, что в прошлом году промышленность в 1,6 раза увеличила сальдо финансовых результатов. В принципе эти ресурсы могли бы на 5–6% прирастить инвестиции, и мы бы тогда вплотную приблизились к норме накопления в 25–27%, которая необходима для нормального стабильного роста. Но деньги были просто адсорбированы — и растворились в финансовой системе.

БДМ: И на какой же альтернативный механизм перераспределения ресурсов в точки роста вы планируете опереться?

Ещё раз предлагаю вернуться к исходному положению: экономика готова к оживлению, росту объёмов, а значит, и доходности — то есть к созданию условий, необходимых для инвестирования. Задача — запустить каналы доведения финансовых ресурсов до тех хозяйствующих субъектов, где они нужны и в идеале могли бы дать мультипликативный эффект. С точки зрения приоритетности мы выстроили эти механизмы в следующем порядке: первый — проектное финансирование, Фонд развития промышленности и другие сложившиеся инструменты, расширяющие многоканальность доведения ресурсов, второй —потенциал крупнейших корпораций, и не только с госучастием, третий —развитие долгосрочных корпоративных облигаций, четвёртый —кредитование через банковскую систему и, наконец, пятый — бюджетная поддержка.

Начинать же, как мне кажется, следует со второй позиции. Сейчас стране как воздух нужны три–пять достаточно крупных и эффективных проекта, которые бы государство вместе с бизнесом быстро и успешно реализовали. В первую очередь — чтобы снять ту неопределённость в бизнес-сообществе, с которой вы начали наш разговор, и указать таким образом приоритетные направления развития. И конечно же, к такой задаче в наибольшей степени готовы крупные корпорации. Они способны не только принять участие в финансировании проектов, но и в их проработке и, что особенно важно, — грамотно организовать исполнение.

БДМ: Трудно спорить с такой логикой, но вот что смущает. Мне на днях иголка понадобилась, и я её нашёл: на упаковке написано (по-русски, кстати) «Сделано в Австралии». А в своё время мы делали всё — от иголок до ракет, и ни у кого не возникало сомнения — что такое отечественная экономика. А теперь возникает. И когда мы говорим, что предстоит сформировать современный внутренний рынок, который будет обеспечивать доходами наше дальнейшее развитие, то я, признаюсь, очень смутно представляю, о чём, собственно, идёт речь. Не могли бы помочь?

Если оставаться в рамках разговора — экономика в целом более широкая категория — то я бы сузил предмет до трёх фундаментальных производственных цепочек. Это, во-первых, металлургия и конструкционные материалы, во-вторых, химия и нефтехимия и, в-третьих, машиностроение. Во всех этих важнейших секторах мы имели глубокое технологическое отставание. Но в первых двух, как я уже говорил, мы это отставание за последние годы во многом закрыли.

БДМ:В металлургии, бесспорно, а в нефтехимии усомнюсь: да, прессы мы поставили и пластиковые изделия штампуем, но гранулы, извините, — импортные.

Это было вчера, а сегодня мы их уже сами экспортируем. Хотя подобного рода нестыковок ещё очень много. Но бизнес в условиях нормального роста с ними справится самостоятельно.

А вот машиностроением нужно заниматься серьёзно, целевым образом и уже сегодня. Прежде всего потому, что инвестиции, о которых мы всё время говорим, — это не только деньги, но ещё и инвестиционные товары. Другими словами, продукция машиностроения. А его «цепочки» уходят не только вниз — к исходным материалам и производству комплектующих изделий, но ещё и вверх — к НИОКР и науке в целом. И всё это нужно сбалансированно развивать.
Но и перегибать палку не стоит, а то импорт у нас уже начали демонизировать. Бесспорно, наш внутренний рынок огромен— немного найдётся стран со 145-миллионным населением. Но даже с учётом евразийского объединения он всё равно конечен. А за окном — глобальный рынок. Поэтому с самого начала мы должны усвоить простой алгоритм: исходим из потребностей внутреннего спроса, обкатываем новые продукты на россиянах — их теперь на мякине не проведёшь, но одновременно начинаем продвигать свою новую продукцию на внешний рынок. А эта задача на два порядка сложнее, чем сегодняшняя потребность в простом восстановлении экономического роста.

БДМ: Картина, которую вы несколькими штрихами набросали, позволяет понять, насколько огромно наше хозяйство, как сложны и разнонаправлены его внутренние связи. Не верю, что сбалансированно, как вы подчеркнули, оно сможет развиваться лишь на основе рыночных мотиваций. Сбросить инвестиции, если доходность падает — это пожалуйста. А выстроить новую сеть и вписать её в существующую — уверен, без общего управления невозможно. Есть ли инструменты, с помощью которых можно решить эту задачу?

Чтобы управлять, как известно, нужно уметь измерять то, чем управляешь, и своевременно контролировать ход исполнения. Инструментов для этого достаточно, а если каких-то не хватает, создать — не вопрос. Но чтобы управлять, нужно видеть цели, а вот со стратегией экономического развития страны у нас действительно большая проблема. И прежде всего, институциональная: Минэкономразвития становится всё более аморфной структурой. Оно замкнуло на себя огромное количество задач, готовит законопроекты, хотя есть Минюст, а своему главному делу — стратегическому планированию, средне- и долгосрочному прогнозированию —уделяет относительно меньше внимания.

На деле мы пришли к ситуации, когда каждый из трёх центров экономической силы в стране — Минэкономразвития, Минфин и Центральный банк — издают собственные прогнозы развития. Это, естественно, дезориентирует не только аналитиков, но и хозяйствующие субъекты.

Беседовал Виталий Коваленко