Интервью с Александром Шировым

Мы поздравляем доктора экономических наук, член-корреспондента РАН Александра Широва с победой на выборах директора Института народнохозяственного прогнозирования РАН. Желаем ему и всему коллективу Института новых научных достижений!

Александр Александрович дал интервью нашему телеграм-каналу “Макротренды” на тему экономической политики и прогнозирования.

 

Дмитрий Шульц [ДШ]: Александр Александрович, прежде всего, хотели бы поздравить Вас избранием на должность директора Института народнохозяйственного прогнозирования РАН. Желаем Вам и коллективу Института профессиональных успехов.

И первый вопрос хотели бы задать методический. Вы являетесь в нашей стране, наверно, крупнейшим специалистом по межотраслевому балансу. Нам кажется, что у современного поколения экономистов/чиновников распространён такой взгляд (стереотип), что межотраслевой баланс – это пережиток командно-административной экономики. Не могли бы Вы кратко рассказать, как может использоваться и используется МОБ в рыночной экономике?

Александр Широв [АШ]: Межотраслевой баланс как метод планирования и как элемент Системы национальных счетов — это разные вещи. Безусловно, в качестве инструмента директивного планирования, как он использовался в советской экономике – да, это пережиток. Что касается инструмента согласования элементов системы национальных счетов — это не то, что пережиток, я бы сказал, что это сейчас мейнстрим. То же касается и макроструктурного анализа и прогнозирования. Если мы посмотрим на расчеты, которые ведутся различными международными организациями по вопросам климатического регулирования, анализа цепочек добавленной стоимости, оценки внедрения новых технологий, то они, в подавляющей своей массе, делаются при помощи таблиц “затраты-выпуск”. Другого инструмента, одновременно отслеживающего структуру экономики, параметры валового внутреннего продукта, других показателей экономической эффективности пока не существует. Кроме того, без таблиц “затраты-выпуск” (межотраслевой баланс — это симметричная таблица типа затрат и выпуска) крайне сложно согласовать между собой 3 счета, по которым рассчитывается ВВП (использования, производства и образования доходов). А самое главное, межотраслевой баланс — это таблица, увязывающая между собой используемые технологии и экономическую динамику.

Трансформация взглядов на использование различных инструментов анализа и прогнозирования может быть описана достаточно просто. Отход от макроструктурных моделей в развитых странах во многом был связан с консервацией структуры экономики развитых стран в 80-90 годы XX века. Потом, когда структура экономики развитых и развивающихся стран пришла в движение в силу глобализации и других процессов, то эти структурные сдвиги стали оказывать прямое влияние на экономическую динамику, и интерес к макроструктурному моделированию стал возрастать. Говорить о том, что МОБ является панацеей для прогнозирования экономики невозможно, также как и любая экономическая модель. Например, модели общего равновесия (CGE) неплохо работали в стационарной экономке, а в период кризиса 2008-2009 гг. эти модели оказались достаточно бесполезными. В экономическом анализе и прогнозировании одним инструментом обойтись невозможно, нужно использовать несколько моделей, различных по принципу функционирования. Почему мы любим МОБ? Потому что он дает возможность посмотреть на российскую экономику в части тех факторов, которые на неё в наибольшей степени влияют в настоящее время. Если пользоваться исключительно агрегированными макроэкономическими моделями, то очень трудно оценить факторы, связанные со структурными дисбалансами на уровне отдельных секторов и производственных комплексов. Например, политика Центрального Банка сейчас лишь в ограниченной мере влияет на экономическую динамику. Это происходит потому, что, например, снижение ключевой ставки при том финансово-экономическом состоянии, которое есть у большинства российских компаний, почти не влияет на объем выдаваемых кредитов. Даже при низкой ставке значительная часть предприятий не сможет воспользоваться заемным финансированием. ДКП в таких условиях менее эффективна. Значит нужно каким-то образом исправлять структуру экономики, а для этого на нее нужно смотреть и анализировать имеющиеся ограничения структурного характера.

 

ДШ: Росстат сейчас стал в целом по стране публиковать МОБ, но при региональных исследованиях хочется посмотреть региональный МОБ. Есть ли мировая практика построения региональных МОБ?

АШ: Да, конечно есть. На самом деле, такая практика есть в Китае, Италии, Бразилии, США и других странах. Росстат просто в силу методических и организационных причин этого делать не может. Я отсылаю к статье И.Д. Масаковой в нашем журнале “Проблемы прогнозирования” (№2 2019 г.). В статье описывается, почему Росстат не имеет возможности делать и публиковать региональные балансы. Автор акцентирует внимание на том, что вертикальная интеграция компаний и создание обособленных производственных структур искажает региональную экономическую динамику. Например, когда предприятие добывает нефть в Тюменской области, а центр формирования прибыли у него в Москве. Хотя работники Росстата над этим работают, но эта особенность российской экономики создает существенные трудности составления региональных МОБов. Второй пример – на узком региональном уровне мы сталкиваемся с проблемой персонификации и конфиденциальности данных, когда в регионе только одно предприятие того или иного вида деятельности. Часть этих проблем может и должна быть решена в методическом плане. Мне кажется, на агрегированном уровне региональные балансы делать можно, хотя бы на уровне федеральных округов. Но у Росстата для этого нет, скорее всего, организационных возможностей, т. к. тот набор исполнителей, который работает над составлением системы национальных счетов, и так загружен текущей работой. Все-таки первичные обследования, которые проводятся, позволяют эти балансы сделать, но с большими допущениями, тут надо с И.Д. Масаковой согласиться. Но это не безнадёжная история, на наш взгляд. Аналитики всегда видят предмет более общо, мы понимаем все возможности и ограничения и для решения своих задач можем применять для решения широкого спектра задач. Например, ИНП РАН делал межотраслевые балансы весь постсоветский период, пока Росстат их не делал. Мы сейчас сравниваем с тем, что публикует Росстат, и у нас нет больших претензий друг к другу и содержательных расхождений. Росстат, конечно, опирается на конкретные методические рекомендации (ООН, МВФ), поэтому у них критерии жестче. А нам для своих аналитических целей такой набор жестких ограничений может быть и не нужен. Нам нужен инструмент, который работает, отражает текущее состояние экономики и который можно использовать. С другой стороны, если бы нам сейчас добавили 85 региональных МОБов вдобавок к страновому, то я не думаю, что это сильно облегчило нам жизнь, только усложнило бы. Но это также вопрос о том, какие уровни взаимосвязей и межотраслевых взаимодействий для нас важнее: на уровне федерации или на уровне регионов. Может быть, что на уровне регионов нам важны не межотраслевые, а межрегиональное взаимодействие и т. д.

 

ДШ: Нередко встречается точка зрения, что стратегии, программы и прогнозы не нужны. Они не сбываются, разрабатываются долго, а потом быстро устаревают. Дескать, если руководитель знает, что нужно делать, то он делает это и без всякой бумажки и т. д. Как бы Вы ответили на идеи такого рода?

АШ: Это поветрие идет от очень квалифицированных начальников, которые имеют научный или аналитический бэкграунд, раньше строили модели и понимают их. И в определенный момент времени эти квалицированные люди приходят к выводу, что и так всё понимают, без всяких моделей. Приведу пример. Если вы меня спросите, какой будет ВВП в этом году в России, я и так Вам отвечу. Плюс-минус сделаю вилку, которая не даст мне сильно ошибиться. Профессиональные макроэкономисты постоянно работают с цифрами и чувствуют их довольно неплохо. Но беда в том, что такое легкое отношение к прогнозу эти руководители транслируют и на своих подчиненных, которые такими знаниями не обладают, они модели не строили и мало что в этом понимают. Поэтому с одной стороны, возникают предпосылки к управленческому нигилизму, а с другой, мы приходим к ситуации, что комплексные расчеты вообще-то и не нужны, всем можно управлять и без них. Но в определенный момент это приводит к проблемам. Вот знаменитая форма 2-П. Занятый региональный начальник говорит подчиненным «да заполните вы ее как-нибудь», и эти ребята, которые имеют весьма невысокий уровень компетенций, ее заполняют, приходят к начальнику, у него волосы дыбом: «Вы что, так быть не может, поправьте здесь, здесь и здесь». Это ручное управление прогнозными цифрами вообще исключает из процедуры инструментальный модельный счет. В конечном счете это приводит к тому, что страдает качество управления. Эта позиция руководителей о том, что «мы все знаем» приводит к тому, что постепенно теряется интерес к достижению целей развития, и фокус внимания концентрируется на краткосрочной экономической политике. А если мы только ей занимаемся, то чем такая политика лучше действий правительства Е.Т. Гайдара, у которого горизонт планирования составлял 1-2 месяца, а уровень ограничений был куда как серьезнее? Качество такого управления, естественно, хуже, потому что любая среднесрочная политика хороша тем, что в ней можно маневрировать ресурсами, т. к. время для этого есть.

 

ДШ: Можно ли сказать, что эти стратегические документы, поскольку публичные, дают еще ориентир бизнесу о будущем состоянии экономики, формируют определенность понимания, ожидания?

АШ: Формальная деятельность в рамках Закона о стратегическом планировании не приносит никакой пользы. Например, у бизнеса уже иллюзий по поводу этих стратегических документов нет. Для того чтобы вся эта система заработала, нужно сначала повысить доверие к этому инструменту. Бизнес должен понимать, что долгосрочный прогноз, отраженный в региональных формах 2-П это не формальная отписка. Проблема состоит в том, что этот поток формальных отписок, когда он поступает в Минэкономразвития РФ, то не дает возможности нормально сгенерировать региональный раздел правительственного прогноза. В одной из его последних версий давались показатели 5 лучших и 5 худших регионов. Свода и балансировки показателей при этом не проводилось. Во всяком случае результаты не были преданы огласке. Это результат того, что региональное пространственное прогнозирование в стране практически перестало существовать как класс. Например, наш институт никогда не специализировался на региональных прогнозах. То, что мы сделали собственную систему регионального прогнозирования, говорит лишь о том, что пока у нас нет партнера, с которым мы готовы были бы взаимодействовать и использовать готовые разработки в области пространственного анализа и прогнозирования.

 

Владимир Косой [ВК]: Кто мог бы быть заказчиком для этих региональных прогнозов?

АШ: Я могу сразу сказать, что система регионального прогнозирования, которая у нас используется, приносит нам ощутимый финансовой доход. Ее особенность состоит в том, что региональный прогноз полностью согласовывается с макроэкономической динамикой как на уровне федеральных округов, так и отдельных регионов. Заказчиками работ, как правило, являются те компании, которые ведут деятельность в значительном числе регионов. Понятно, что это прежде всего энергетика, это железные дороги. Плюс наша система прогнозирования всегда может трансформироваться в более детальный прогноз для конкретного региона. Или, например, такая задача: сделать прогноз в регионах присутствия компании, на самом деле, это очень востребовано, это история про крупный бизнес. Например, возьмем какую-нибудь нефтяную компанию, работающую в Кузбассе. Понятно, что в Кузбассе потребление моторного топлива — это не только бензоколонки, это огромное потребление карьерной техникой и другими добывающими мощностями. Это всё надо увязать с динамикой добычи полезных ископаемых. Это предполагает очень интересный анализ межотраслевых взаимодействий в регионах. Однако, к сожалению, мы, как макроэкономисты, не можем себе позволить уделять региональным проектам слишком много времени. В то же время мы хотим видеть связку между ростом экономики страны и пространственным развитием.

Наша основная претензия к текущей версии Стратегии пространственного развития состоит в том, что она висит в воздухе и количественно не согласована с теми целями и задачами, которые стоят перед экономикой. Хорошо бы понять вклад региональной компоненты в формирование экономической динамики, но на этот вопрос нет ответа. Хотя понятно, что у такой огромной страны от Владивостока до Калининграда совершенно разные условия формирования экономической жизни. Сейчас Сибирь и Дальний Восток тянут нас вниз, потому что там низкая связность с остальной территорией России. Если мы говорим про качественный и научно обоснованный комплексный прогноз, то я его не представляю без региональной компоненты. И вот это состояние, в котором находится региональный раздел правительственных прогнозов, надо исправлять.

 

ДШ: Вы затронули тему стратегического планирования. На самом деле, есть такая проблема, что у нас разрабатываются стратегические документы в отрыве друг от друга, в разное время, на разных предпосылках, на разных сценариях… Как это должно действовать в рыночной экономике, когда нет единого плана? Всё равно же должен быть орган администрирования и согласования стратегий?

АШ: У нас есть такой орган – Минэкономразвития, просто он не до конца выполняет свои функции. Если мы посмотрим на США, Францию, Великобританию, Японию, Сингапур, Индонезию, то у них есть такого рода документы. Важно, что сам аппарат в ряде этих стран выстроен по другим принципам. Есть политическая надстройка, а есть административная, в которой люди спокойно работают десятилетиями. При этом политическая надстройка (министры, замминистры) периодически меняются. Такая система позволяет иметь стратегические документы на длительный срок, потому что независимо от того, какая партия приходит к власти, она не может эти цели развития экономики разово отвергнуть, с одной стороны. С другой стороны, во многих странах есть так называемый Delivery Unit – специальный орган, который занимается вопросами стратегии, а не тактики. Что сейчас обсуждают в Минэкономразвития, когда идешь по коридору и слышишь: цены на сахар, кадастр, Росреестр и т.д. 90% функционала Минэкономразвития – это не стратегические вопросы. Им некогда думать про развитие экономики.

 

ДШ: Вы затронули вопрос нац. проектов. Сейчас увеличивается срок реализации проектов с 2024 года до 2030 года, целевые показатели будут меняться. Некоторые проблемы нац. проектов известны, например, декомпозиция целевых показателей на региональный уровень. Как нужно переформатировать нац. проекты, чтобы они стали реально действующим инструментом пространственного развития?

АШ: Понятно, что влияние национальных проектов на экономику ограничено (с точки зрения финансирования). В этой связи они должны «бить» в те места, где явно ни частный бизнес, ни какие-то другие источники финансирования невозможны. Поддержка социальной политики – это демография, магистральный план развития и модернизации инфраструктуры, безопасные и качественные дороги – это всё понятно. Есть непонятные по своему содержанию проекты, например, по производительности труда. Не надо считать, что у нас бюджетные расходы могут существенно изменить ситуацию в экономике, потому что все наши бюджетные расходы – это менее 35% ВВП. Да, чем-то помочь это может. В текущих условиях ясно, что если бюджетные расходы начнут снижаться, а все остальные и так стагнируют, то мы получим крайне медленное восстановление экономической активности. Если говорить про регионы, то сейчас идет тенденция увеличения их ответственности за различные направления развития. Эта история может нормально обсуждаться только при изменении пропорции межбюджетных отношений. Нельзя делегировать ответственность и полномочия без соответствующего финансового обеспечения. Тогда должна быть реформа межбюджетных трансфертов.

 

ДШ: Реформа должна быть, раз у нас сейчас муниципалитеты будут встраиваться в гос. структуру.

АШ: Никто не понимает, как этим управлять. Например, в текущем прогнозе МЭР в следующем году рост ВВП составит 3.2%. А как по регионам всё разложится? Нельзя же в серьез полагаться на данные формы 2-П. Хочется, чтобы был согласованный прогноз сверху вниз. Т.е. мы хотим понимать, что при этих 3.2% в Кузбассе будет спад, а в Дагестане активный рост, или наоборот. Сейчас прогноз балансируется только по заявкам 2-П. В принципе, на этапе бюджетного планирования регион заинтересован показать темпы роста пониже, чем по факту будут продемонстрированы, чтобы получить бюджетный трансферт, да еще и дополнительные доходы от высоких темпов роста.

 

ВК: Как относиться к последнему заявлению Алексея Кудрина по поводу новой приватизации?

АШ: А что у нас есть большое количество государственных предприятий, в которые бизнес прям так мечтает войти? О чем все думают, когда говорят про государственные предприятия: Газпром, Роснефть, Сбербанк. Но в реальности большая часть того, чем обладает государство, это ГУПы, МУПы, подавляющая их часть находится в коммунальном хозяйстве, и они могут генерировать лишь колоссальные убытки. Эта собственность бизнесу по большей части не интересна. Ну а стоимость крупного бизнеса сейчас недооценена, и продавать такие активы – это фиксировать убытки.

 

ДШ: Правительство отказалось использовать Фонд национального благосостояния в кризис, как Вы оцениваете это решение?

АШ: Оно странное в нашем смысле, а в логике Правительства оно нормальное. ФНБ в 12% ВВП мы сформировали за счет того, что сняли 1.5 п.п. роста с экономики в 2017-2018 гг. Мы могли бы подойти к кризису 2020 г. на более высоких уровнях роста ВВП, доходов и т.д. Резерв сформировали на случай того, что грянет буря, вот она грянула, и тут мы призадумались. Вот у нас есть 12 трлн, можно бухнуть в экономику 5 трлн сейчас, 3 в следующем и еще даже останется, но мало. А у нас гос. долг порядка 12-13%. Поэтому давайте возьмем и профинансируем дефицит за счет заимствований, причем мы убьем второго зайца: мы дадим нашим банкам в непростых условиях заработать гарантированные деньги. Ну да, хороший вариант, тем более сами банки готовы в этом поучаствовать. Но тогда встает вопрос: для чего эти 12 трлн ФНБ? Ситуация неопределенная, и план восстановления экономики есть, но он пока не раскассирован. Поэтому давайте деньги немного прибережем, плюс у нас выборы в следующем году. Это логика нашей бюджетной политики последние 15 лет, что А. Л. Кудрин придумал. Он сделал 2 важнейших дела: полностью расчистил казначейские операции, которые до сих пор работают как часы; и создал механизмы перекрестного резервирования в бюджетной системе: вот мы формируем бюджет, и вот говорят, что мы режем расходы на 5-10% по незащищенным статьям. А в реальности, если экономика будет развиваться в следующем году более-менее успешно, то появляются значительные резервы. И в один прекрасный момент в середине следующего года А.Г. Силуанов придет и скажет: «Владимир Владимирович, а у меня есть свободные 500 млрд, и мы можем их распределить на важные для экономики цели». А ситуация в экономике уже будет более понятная. Почему это устраивает? Потому что действительно неопределенность высокая, а в середине следующего года средствами распорядиться можно будет более эффективно. Но также ясно, что злоупотребление такими механизмами резервирования может привести к искусственному занижению темпов экономического роста.

 

ВК: Сейчас эмиссионная накачка, заимствования и т.д. как-то влияют на инфляцию?

АШ: Практически никак. Во-первых, надо заметить, что траты ФНБ – это в некоторых случаях необеспеченная эмиссия, потому что происходит следующее: у нас есть золотовалютные резервы (более 550 млрд долл.), часть этих золотовалютных резервов – это и есть ФНБ. Если Минфин продает валюту ЦБ, то по факту просто доля Минфина уменьшается в ЗВР, а доля ЦБ увеличивается, величина самих ЗВР никак не меняется. Соответственно, под эту операцию печатаются рубли и передаются Казначейству. Это операция ничем не отличается от того, чтобы просто напечатать деньги. Если же Минфин продает валюту на открытом рынке, то эти операции, особенно когда они осуществляются крупными банками, тоже могут финансироваться за счет средств ЦБ. Кроме того, спрос сейчас на низких уровнях, поэтому повышать цены производители свободно не могут. Однако в условиях низких параметров спроса эти средства не создают слишком значимого инфляционного «навеса».

 

ВК: Западные страны от этого отошли?

АШ: Да, конечно. Количественное смягчение (QE) – это элемент гибкости экономической политики, потому что на Западе поняли, что традиционными механизмами справиться с кризисом не получается, и начали использовать количественное смягчение. Все стали кричать, что сейчас инфляция разгонится. Но в экономике, в которой спрос находится ниже равновесных значений разогнать инфляцию достаточно сложно, кроме того, эти деньги далеко не всегда доходили до товарных рынков. Конечно, пузырь растет. Почему сейчас не растут цены в России? Потому что низкий внутренний спрос и плюс нет подпитки со стороны сырьевых товаров, цены на которые формируются на основе экспортного паритета (net-back).

 

ДШ: Как раз подошли к вопросу про политику количественного смягчения в развитых странах. Сейчас развернулась дискуссия относительно того, приведёт ли «печатный станок» в США к всплеску потребительской инфляции. Одна крайняя позиция – рост денежного предложения неизбежно приведёт к ускорению роста цен. Другая позиция – что между денежными агрегатами и инфляцией уже давно нет связи, что «денежный навес» приведёт только к росту или поддержанию фондовых рынков, но не выплеснется на потребительский рынок.

АШ: Если мы говорим про американскую экономику, она сейчас так устроена (в отличие от 80-ых годов): там огромная доля транснациональных корпораций, которые собирают технологическую ренту со всего мира. А система налогообложения почти не поменялась по сравнению с той, какой она была в 80-90-ые годы. Получается, что вроде бы американская экономика растет, а доходы среднего класса не растут, причем уже очень длительный период времени. Выход какой: либо нужно увеличивать долю реального сектора и первичных доходов и чем-то нагружать людей из среднего класса и обеспечиваем рост их доходов, либо нужно менять систему налогообложения таким образом, чтобы забрать у ТНК эту сверхприбыль и перераспределить ее. Но второй вариант – это путь к социализму, коммунизму. Например, роботизация заберет работу у людей, но эффективность-то будет колоссальная, доходов будет много, значит можно больше обкладывать налогами и раздавать деньги тем, кто потерял работу и доходы. Это путь к светлому будущему, но все забывают, что за него кто-то должен заплатить, потому что роботизация, низкоуглеродное развитие и так далее стоят огромных денег. Например, нами было посчитано, что отказ от эмиссии парниковых газов может привести к увеличению доли затрат на энергию в ВВП с 10% до 20-30%. Экономический рост при таких условиях невозможен, а это никто не обсуждает. Говорят, давайте снижать, а кто за это заплатит, практически нет таких дискуссий, и это очень опасно.

 

ДШ: Наш канал посвящен трендам. Какие Вы видите основные глобальные тренды (макроэкономические, технологические, отраслевые)? Что привнесёт пандемия: какие тенденции сломаются или появятся новые?

АШ: Мы пытались количественно обсчитать роботизацию, цифровизацию, изменение технологий сельского хозяйства, электромобили, беспилотники, все эти значимые технологии: их фактический вклад в ВВП или промышленное производство, по первым прикидкам, не является очень значительным. Т.е. ожидать, что будет какой-то всплеск экономической активности не приходится. Мы считали на горизонте до 2050 года. Прежде всего потому, что объем инвестиций, который нужен, чтобы это действительно на что-то повлияло, колоссальный. Привожу простой пример из области энергетики. Если взять всю генерацию энергии в мире за последние 5 лет и посмотреть, как поменялась доля ВИЭ и сравнить с тем, какие инвестиции туда вложены были, то возникает когнитивный диссонанс. Доля ВИЭ увеличилась примерно на 1-2 п.п. (был 1%, стало 2-3%). А потрачено на это было порядка 10-12 трлн долл. США. Как правило, технологические изменения – вещь достаточно медленная. Но это известно и из ретроспективы, новые технологии заменяют менее современные, происходит размен одного вида товаров или услуг на другой. Например, при цифровизации увеличиваются затраты на телекоммуникации и связь (IT), но уменьшаются затраты на транспортировку, логистика становится лучше, запасов поменьше используем, потому что понимаем, сколько нужно, торговая наценка снижается, торгуем более эффективно и через более качественные каналы. Электромобили – это размен двигателя внутреннего сгорания на электробатареи, черных металлов на цветные, металлов на композиты. Это можно всё разложить и посмотреть. Мы делали такой расчет, когда использовали весовые характеристики двух одинаковых по мощности (или другим характеристикам) автомобилей с ДВС и электробатареей. По отдельным весовым характеристикам брали кузов, двигатель, электронику, потом перекладывали на МОБ и смотрели, какой будет эффект на экономику, если мы заменим один тип автомобиля на другой. Но и здесь к 2030-2040 гг. больше 25% электромобилей в общем парке в самом агрессивном сценарии не получается. Потому что автомобили ДВС же не уничтожаются по миру, они всё равно попадают в менее развитые регионы, они всё равно используются. В России порядка 60.5 млн зарегистрированных автомобилей (на начало 2020 года), чтобы перевести их на электромобили, должен пройти длительный период времени. То есть, все технологические изменения: а) стоят очень дорого; б) это растянутый во времени процесс. Вот 5G. Да, это нужные и полезные технологии, но чуда не будет. Есть в России такие прогрессивные компании Сбербанк и Яндекс, но вопрос в том, что они будут продавать при помощи своих экосистем? Если мы цифровизуем эту неэффективную железобетонную постсоветскую экономику, то экосистемы будут продавать преимущественно импортные товары. Сначала с реальным сектором что-нибудь сделайте, чтобы было что потом продавать.

 

ДШ: На днях Правительство одобрило прогноз Минэкономразвития. Насколько этот прогноз совпадает с видением Вашего института? Со всем ли Вы согласны?

АШ: Материал с трудной судьбой, как его называют. Вопроса вызывают 2 пункта: 1) потребление населения, 2) инвестиции. Что касается потребления населения, то я не очень понимаю, реальные располагаемые доходы растут на 3 п.п., реальная заработная плата на 2.2 п.п., а розничный товарооборот – на 5 п.п. Обычно эта разница закрывается кредитами, а сейчас всё-таки потенциал потребительского кредитования населения очень ограниченный. Бума потребительского кредитования сложно ожидать в 2021 г., попозже – можно еще говорить. ЦБ ужесточают условия резервирования под потребительские кредиты. А те люди, которым кредит мог быть одобрен, уже купили автомобиль, вступили в ипотеку, отложенный спрос реализовался. Волна спроса к концу года пойдет вниз, и что будет в 2021 году – большой вопрос. Помимо этого, обеспечат ли рост заработной платы в 3.3 п.п., – тоже вопрос. Зарплату гос. служащих на следующий год порезали (а это 16-20% от общего числа официально работающих граждан). И по инвестициям была такая фраза: «Инвестиции в основном будут определяться частными вложениями в следующем году». Какой частный бизнес с учетом свободных мощностей будет инвестировать? Прогноз Минэкономразвития на 2021 год нас пока не очень устраивает, дальше они выходят на параметры темпов роста мировой экономики, ну и молодцы.

 

ДШ: В мире отмечаются тренды на глобальную декарбонизацию, у нас отмечаются негативные демографические тренды, непонятно, удастся ли ускорить производительность труда и т. д. Насколько достижимы темпы роста экономики, заложенные в прогнозе Минэкономразвития?

АШ: В краткосрочной перспективе мы оцениваем потенциал роста порядка 3.5%, это среднегодовая перспектива 2021-2025 гг. Что касается декарбонизации, это в краткосрочной перспективе не так много рисков, они возникнут за пределами 2025 г. Что касается демографии, то она по всем нашим расчетам не оказывает серьезного негативного влияния на экономику. Надо посмотреть на структуру занятости, у нас 26% населения заняты на низкоквалифицированных и малооплачиваемых местах, т. е. они в принципе не нужны экономике, и это без учета мигрантов. Если мигрантов добавить, то там вообще получится 30-40% наверное. Разговор про то, что у нас не хватает трудовых ресурсов, он несостоятельный. Если пойдут минимальные инвестиции и будут позитивные структурные сдвиги, то вот эти 26% растворятся и никакого дефицита трудовых ресурсов не будет. Плюс мы еще забываем, что у нас теперь в трудоспособное население попали дополнительные граждане в связи с повышением пенсионного возраста. Сейчас, с учетом ситуации на рынке труда, пенсионная реформа смотрится, по меньшей мере, странно, как и история с налогообложением металлургов и химиков. По нашим расчетам речь идет о десятых процентных пунктов в доходах бюджета. Сильно это ни на что не повлияет, но возникло много шума и недовольства друг другом в контуре государство-бизнес. Хочется, чтобы решения в области налоговой политики были бы более действенными и способствовали решению тех задач, которые стоят перед страной.

 

ДШ: Большое спасибо за интервью!