Журнал «Эксперт», №25 (856)
Как мы здесь оказались
Развилки и тупики новейшей истории России в интерпретации экономистов, альтернативных либеральному мейнстриму
Вал работ по экономической истории постсоветской России схлынул лет десять назад, когда улеглась пыль над руинами финансовой системы после обвала августа 1998-го, а страна вошла в подозрительно длительную по меркам неспокойного прошлого века полосу быстрого роста. Встряска 2008–2009 годов заставила экономистов очнуться от спячки, однако дальше скрупулезного анализа хода и причин последнего кризиса, а в лучшем случае качественных сравнений кризисов 1998-го и 2008 годов, дело пока не заходило.
Тем неожиданнее появление этой историографической работы. Вышел в свет сборник эссе четырех экономистов, француза и трех наших соотечественников, сделавших попытку обозреть весь период российских рыночных реформ с акцентом на точки слома — от советской административно-хозяйственной модели к рыночной трансформационной и от экономики спада 1991–1998 годов к «тучной восьмилетке» 2000–2007 годов и далее, через новый кризис, к дню сегодняшнему.
Состав команды авторов сборника необычен только на первый взгляд. Жак Сапир, известный французский экономист, директор парижской Высшей школы исследований по социальным наукам, специалист по макроэкономике и валютно-финансовым проблемам, всю свою без малого сорокалетнюю научную карьеру посвятил изучению советской, а затем российской экономики. Он автор множества статей и ряда книг, две из которых — «Русский крах» и «К экономической теории неоднородных систем» — переведены на русский язык. С 1991 года Сапир и академик Виктор Ивантер, еще один автор сборника, ведут франко-российский семинар по валютным и финансовым проблемам переходного периода в России. Этот семинар проводится два раза в год во Франции и в России с участием представителей научных кругов и правительств обеих стран. Третий автор — Дмитрий Кувалин, заместитель Ивантера в Институте народно-хозяйственного прогнозирования РАН, специалист по микроэкономике и поведенческим моделям постсоветских предприятий. Два десятилетия насчитывает стаж личного и творческого взаимодействия Сапира с академиком Александром Некипеловым, еще одним автором сборника. Четверых исследователей объединяет миросозерцание — все они, грубо говоря, «альтернативщики», принципиально и аргументированно критикующие неолиберальную доктрину, по сю пору господствующую в экономической науке и экономической политике России.
Работа была приурочена, как следует из названия, к 20-летию рыночных реформ, первоначально она была выпущена во Франции на французском языке. Сейчас же на суд публики представлен русский перевод книги, которая, несмотря на гомеопатический тираж (пять сотен экземпляров), заслуживает самого пристального внимания. Попытка объяснить западной аудитории, что, а главное, почему творилось в России в социально-экономической плоскости в последние несколько десятилетий, позволила авторам нащупать изрядное количество трактовок, нетривиальных и для российского ученого и общественного дискурса, также изрядно мифологизированного.
Вот, например, неожиданное объяснение Виктором Ивантером краха СССР: «Отчего развалился Советский Союз? Одна из популярных версий: была холодная война, и Советский Союз не выдержал, проиграл ее. И еще вдобавок проиграл горячую войну в Афганистане. Я считаю, эта трактовка абсолютно неверна. На самом деле СССР вышел из холодной войны. Точно так же, как Россия не проиграла Первую мировую войну — она вышла из нее. И ровно то же можно сказать о войне в Афганистане: вывод войск не означал поражение». Именно поэтому академик Ивантер настаивает на том, что в случае развала СССР, как и в случае краха Российской империи, причины этих катаклизмов были внутренними, пусть и серьезно отягощенными внешними факторами. Ключевой же причиной была социально-экономическая неэффективность.
Однако это слишком многозначное понятие. Академик Ивантер неожиданно предлагает не строго экономическую, а житейскую, если угодно, гедонистическую его трактовку. Эффективность экономики имеет свое человеческое измерение — уровень жизни людей. Когда он даже не падает, а перестает расти, как это произошло в СССР в середине 1970-х, накапливается недовольство и раздражение широких слоев населения, достигшее критической массы к концу 1980-х. Экономические корни неэффективности — невозможность использования рыночных мотиваций для эффективной деятельности предприятий и эффективного труда работников.
«Есть две фундаментальные вещи, — пишет Виктор Ивантер, — которые советская система в принципе не могла обеспечить: свобода потребительского выбора и свобода перемещения, как внутри страны, так и вне ее. Сейчас обе эти базовые свободы обеспечены — и это главные завоевания российской рыночной экономики при всех издержках перехода.
Можно ли было снизить эти издержки? Как-то разумнее сконструировать реформы 1980-х? Да, это было возможно. Теоретически. А практически, боюсь, что нет. Дело в том, что общество было радикализировано. Есть такое представление, что к власти пришли радикально настроенные люди и разрушили своими реформами советскую экономику. Ничего похожего — эти люди оказались востребованы обществом».
Еще один нетривиальный ход в рассуждениях Ивантера — поиск упущенных возможностей реформ задолго до 1992-го и даже до 1985 года. По его мнению, первая принципиальная реформаторская ошибка была совершена в первой половине 1950-х, после смерти Сталина: «К тому моменту на селе у нас было фактически новое крепостное право. Крестьянин не имел паспорта, был привязан к земле, не мог передвигаться по стране. Существовала чудовищная налоговая система, которая заставляла крестьянина тащить свою продукцию на рынок, ограничивая питание семьи.
Реформаторский шанс состоял в том, чтобы дать этим людям землю и возможность на ней работать. То есть провести своего рода деколлективизацию, возродить чаяновскую традицию, которая в 1950-е годы еще не была забыта. Превратить колхозы в настоящие сельхозкооперативы, как это было сделано в Китае в конце 1970 х. И мы бы решили продовольственную проблему. На практике было сделано совершенно другое.
Крестьянам дали паспорта (то есть свободу передвижения) и денег (были резко увеличены цены на закупку зерна, мяса, молока и т. д.), а земли не дали. В результате такой политики крестьян начали ускоренно превращать в рабочих. Мы сделали тогда последний шаг к уничтожению крестьянского уклада, особого социума, плачевные результаты которого мы видим сегодня в большинстве районов Центральной России».
Что же касается истории собственно рыночных реформ, то наиболее тяжелая ошибка 1992 года — обнуление сбережений граждан. А философский контраргумент либералов, что это, дескать, неизбежная цена рыночных свобод, — просто ложь. «В рыночной экономике есть два ключевых агента: покупатель и сберегатель. А мы последнего просто убили, растоптали в 1992 году. Мы заявили, что сбережений граждан больше нет, потому что все они потрачены государством. Какая глупость! — возмущается Ивантер. — Как будто госдолг США физически хранится в Форт-Ноксе! И весь этот долг также потрачен на те или иные нужды. Но при этом никому никогда не приходила в голову мысль об отказе возвращать деньги заимодавцам… В 1992 году… было вполне реально использовать различные формы замораживания вкладов на достаточно длительные сроки, совместив их с мерами по более или менее справедливой индексации замороженных сумм».
Неплохим контрапунктом макроэкономическим рассуждениям выступает в сборнике раздел Дмитрия Кувалина, который тщательно анализирует эволюцию моделей поведения российских предприятий в 1990-е и 2000-е годы. Уже подзабылось, но, как утверждает Кувалин, первые два года радикальных рыночных реформ предприятия, понимавшие, что стране нужны кардинальные экономические преобразования, искренне пытались выстроить конструктивные отношения с органами власти. В частности, до определенного момента предприятия вполне исправно платили налоги (об этом свидетельствует и статистика: в течение первых полутора лет реформ наблюдался рост налоговых поступлений в реальном выражении, несмотря на спад производства и колоссальную инфляцию). Кроме того, многие предприятия бесперебойно поставляли в адрес различных органов власти товары и услуги, несмотря на скверную платежную дисциплину государства. По оценкам Кувалина, лишь к концу 1993 года российские предприятия потеряли веру в готовность власти учитывать их интересы. Последней каплей было решение федеральных властей об очередном повышении фискальной нагрузки с 1 января 1994 года, когда налог на прибыль было решено увеличить с 32 до 35–38%, а НДС — с 20 до 23%. С этого момента отношения государства и хозяйственных игроков приобретают откровенно антагонистический характер.
Кувалин подробно описывает адаптационные модели оппортунистического поведения российских предприятий, смягчившие для них наложенные шоки от перехода к рынку и от неадекватной экономической политики властей. Это бартер, взаимозачеты и неплатежи; уклонение от налогов, прямые нарушения закона, непрофильная торговая и финансовая деятельность. Все они более или менее хорошо известны нашей аудитории, а вот французская публика наверняка найдет для себя много нового.
Важные штрихи в понимание феномена бартерных расчетов начала 1990-х можно найти в разделе Жака Сапира. Он указывает, что взрывное распространение бартера было тесно связано с кооперацией между предприятиями, восходящей к советскому периоду. Действительно, судя по имеющимся ретроспективным опросным данным, процент бартера в операциях предприятий зависел в том числе от продолжительности его связей с контрагентами в рамках технологических цепочек (см. график).
Однако концовка раздела Дмитрия Кувалина удивит уже и российского читателя. По мнению автора, оппортунизм предприятий, характерный для позднесоветской экономики и первого десятилетия рыночной трансформации, сошел на нет после кризиса 1998 года, «как только состояние главных внешних факторов — макроэкономической ситуации в стране и политики властей — начало устойчиво меняться в лучшую сторону. Жизнь предприятий в нормально растущей экономике перестала напоминать биологическую борьбу за выживание и довольно быстро оказалась нацеленной на конструктивное сотрудничество со всеми партнерами и собственное развитие. Уровень нелояльности к власти также пошел вниз».
Как говорится, Дмитрий Борисович, вашими бы устами да мед пить. На наш взгляд, это чрезвычайно оптимистичная и упрощенная трактовка. Примеров оппортунистического поведения и абсолютной нелояльности власти в среде по крайней мере малого и среднего бизнеса до сих пор хоть отбавляй. Лучшее свидетельство — тотальная офшоризация сделок и расчетов, которая зародилась в начале 1990-х, а в прошлом десятилетии не только не пошла на убыль, но проникла на все этажи российского бизнеса, превратившись в устойчивый обычай делового оборота, искоренение которого, как показывает практика последних двух лет, потребует от государства колоссальных многолетних усилий.
Общая цена, заплаченная российским обществом за рыночные реформы, поражает воображение. По оценкам Жака Сапира, разница между фактической и расчетной траекторией российского ВВП, если бы последний просто сохранил невысокую динамику второй половины 1980-х в размере около 1,5% в год, составляет примерно 30% ВВП 2006 года.
