Интервью: “Под крестом”

Журнал «ЭКСПЕРТ» №7 (646)

— Сейчас рождается ощущение, что мы уже достигли дна, падение промышленности остановилось и кое-где возможен даже рост. Насколько оправдан этот оптимизм?

— На днях вышла статистика по промышленности за январь, и там показатели довольно удручающие. Но январь, особенно нынешний, — месяц не показательный. Если же подробно проанализировать статистику, то становится видно, что до 40 процентов всего спада обусловлено спадом в автомобильной промышленности. В кризис все стоят и ждут, пытаясь понять, когда можно начать действовать. Автомобильные заводы тоже стояли и ждали, когда рассосутся запасы готовой продукции, когда возникнет спрос.

В период кризиса важно, чтобы появились какие-то константы стабильности. Одна такая константа уже есть — это курс рубля. Я думаю, что он будет удерживаться на нынешнем уровне — в районе 41 рубля по корзине — как минимум полгода, а может быть, и год. Вторая константа, которая должна соблюдаться, — это расходы бюджета. Конечно, есть неэффективные расходы, которые просто необходимо сократить, но не должны снизиться непроцентные расходы — на образование, здравоохранение, культуру, науку, оборону и так далее. И не должны сокращаться госинвестиции. Если посмотреть на западные страны, на их планы и прогнозы, то везде виден значительный рост госпотребления. Фактически госпотребление должно заместить снижающийся инвестиционный и потребительский спрос.

Что касается дна кризиса, то оно зависит от нас — от населения, от государства, от бизнеса. Мы можем это дно опустить своими глупыми действиями, а можем приподнять, если действовать эффективно.

— Но наша экономика очень сильно зависит от ситуации в мире.

— Это верно, но не совсем. Если говорить о финансовом состоянии, то мы, безусловно, зависим от мировых рынков — от цен на нефть, металлы и другие ресурсы. Однако если говорить об экономической динамике, то экспорт топлива сократится, видимо, не более чем на четыре-пять процентов в физических показателях. Что касается металлов и удобрений, то они провалились в конце прошлого года (и именно этим был обусловлен спад в промышленности в ноябре и отчасти в декабре), но сейчас положение уже исправляется: в январе производство готового проката увеличилось на 13 процентов, и, судя по прогнозам самих металлургов, они планируют увеличить производство в феврале-марте на 30–40 процентов по отношению к декабрю прошлого года, то есть к минимальном уровню.

Анализируя кризис, важно рассматривать разные компоненты — запасы, товарные и денежные потоки, как они себя ведут. Когда экономика развивается стабильно, запасы и потоки равномерно распределены и движутся более или менее параллельно. А в кризис все начинает сильно перераспределяться.

С падением цен на нефть, спадом спроса на наш экспорт, финансовым кризисом наша экономика испугалась, замерла и начала экономить, снижать издержки, снижать зарплаты. Плюс резко уменьшились заказы на исходное сырье и материалы. Все производства имеют запасы ресурсов, например у автомобилестроителей есть запасы листового проката. В разных отраслях запасы могут быть от трех до шести месяцев. Поэтому какое-то время финишные производства могут функционировать, не заказывая сырье и комплектующие. В результате страдают поставщики этих материалов — металлурги, химики, производители других ресурсов. Но ясно, что запасы истощаются и производители должны возобновлять закупки. Тогда промежуточный спрос понемножку начинает расти.

И мы видим, что в ноябре спад в промышленности был 10 процентов к соответствующему периоду прошлого года, в декабре — минус 11 процентов. То есть спад практически не ускорился. Более того, по отношению к нижней точке спада стали расти черные металлы, химия, некоторые другие продукты. На мой взгляд, это произошло потому, что промежуточный спрос оживился и потянул экономику вверх. Однако конечный спрос — государственный, инвестиционный и потребительский — продолжает снижаться. И получается такой крест: промежуточный спрос пошел вверх, а конечный идет вниз.

Проблема в том, как в этой ситуации поведет себя государство. Потому что, если бы удалось сейчас приподнять конечный спрос, он бы скоррелировал с промежуточным спросом, и это дало бы толчок к росту всей экономики. Так что сейчас мы находимся на развилке.

В феврале мы вполне могли бы начать расти. И власти делают заявления, которые этому способствуют: например, Путин заявил, что государство будет компенсировать две трети ставки рефинансирования по кредитам на автомобили. Но решения-то не приняты, хотя и объявлены. А люди ждут — «нам ведь пообещали компенсацию», и без этого покупать никто не хочет. В итоге автомобилестроение в январе упало на 80 процентов. Так что решения принимаются правильные, в том числе направленные на поддержку спроса, но их реализация запаздывает. А между тем именно сейчас настал момент, когда нужно дать толчок спросу.

Правда, в пользу роста работает падение импорта, по разным оценкам, на 30–40 процентов в январе. При такой его динамике, учитывая, что экспорт в физических показателях сократился всего лишь процентов на пять, мы получаем увеличение чистого экспорта в постоянных ценах на 60–70 процентов. Это означает, что даже при некотором абсолютном снижении инвестиций и потребления в январе наблюдался рост ВВП. К позитивным, оптимистическим результатам можно отнести и падение на 35 процентов реального курса рубля. В результате наши товары на внутреннем рынке стали на треть более конкурентоспособными. Таким образом, возникло обширное пространство для импортозамещения.

— Но у нас же структура экономики сегодня не способствует развитию производства ширпотреба. Да и резерва производственных мощностей уже нет, и с кадрами проблемы. Можно ли в этих условиях рассматривать импортозамещение как ресурс для роста?

— Во-первых, что касается резервов мощностей, то как раз наибольшие резервы — до 40 процентов — сохранились в машиностроении. Не исключено, что это условные резервы — их качество, возможно, таково, что в значительной части их нужно обнулить, — но какие-то резервы есть. Во-вторых, как я уже сказал, наши товары стали конкурентоспособнее на внутреннем рынке. И в-третьих, все-таки за последние три месяца во всех отраслях была проведена достаточно большая работа по снижению издержек. Я думаю, что в среднем процентов на пятнадцать-двадцать издержки могут быть снижены. Это означает, что вложения в реальный сектор уже могут быть эффективными. Если верна гипотеза, что эффективность производства повышается, то возникает дополнительная прибыль и дополнительный поток налогов. Поэтому я не понимаю паники Минфина по поводу дефицита бюджета, ведь дефицит зависит не только от того, какие у нас расходы, но и от того, какие у нас доходы. А доходы зависят от того, какая у нас экономика и какие у нее характеристики эффективности.

В наших относительно оптимистических сценариях, где мы полагаем, что экономика в этом году может даже выйти на три—пять процентов роста, с дефицитом все получше, чем у Минфина: не больше пяти процентов. А это уже принципиально другая картина.

— А вот эти три-пять процентов роста откуда возьмутся?

— Получается так: потребление домашних хозяйств, по последним сценариям Минэкономразвития, практически не падает, а у нас все-таки будет провал потребления на два—четыре процента. Зато по инвестициям Минэкономразвития прогнозирует минус 14 процентов; мы же полагаем, что они, конечно, провалятся в первом и втором квартале, но потом резко пойдут вверх и по итогам года будет плюс два-три процента. Экспорт минус два-три процента и импорт минус 17–20 процентов. При такой динамике компонентов спроса мы выходим на три—пять процентов роста ВВП.

— А что будет, если мировые цены на сырье останутся на низком уровне?

— Приведенный сценарий мы рассчитывали исходя из цены на нефть 41 доллар за баррель. Если цены будут ниже, ясно, что экономика будет расти медленнее. Но мы надеемся, что меньше не будет.

— Но ведь рост за счет импортозамещения не может быть долгосрочной тенденцией?

— Пока, по нашим расчетам, получается, что эффект импортозамещения может работать только в текущем году. А потом импорт опять начнет расти и вернется на прежнюю траекторию. Это связано с реальным курсом рубля: сейчас он провалился, а где-то к 2012 году, мы считаем, должен вернуться к докризисному состоянию. И, соответственно, вернется прежняя динамика импорта — прирост на 15 процентов в год.

— Все сценарии, которые сейчас обсуждаются, базируются на том, что структура экономики в результате кризиса не изменится. Однако возникает все больше сомнений в том, что мы сможем и дальше развиваться, опираясь только на сырьевой сектор.

— Я смотрю статистику по США за последние месяцы и вижу: половина отраслей стремительно идет вниз, а половина — стремительно вверх. Думаю, что нечто похожее происходит и у нас, хотя и в меньшей степени: внутри агрегатов отраслей наблюдается какая-то перекомбинация. По январским данным видно, что у нас больше всего упал обрабатывающий сектор. Я думаю, что это эффект паузы, когда производители ждут хоть какого-то сигнала, что спрос от государства и населения пошел вверх. Плюс это сознательная пауза, чтобы пустить в дело накопленные запасы готовой продукции.

Вероятно, соотношения между обработкой и сырьевым сектором восстановятся. Но в среднесрочном периоде — три—пять—восемь лет — сырьевые отрасли быстро расти не будут, максимум один—два процента в год. И если рост экономики возможен, то только за счет обрабатывающих отраслей, машиностроения, а также строительства.

Многие мощности у нас уже на пределе. Так что для дальнейшего роста необходимы инвестиции. Наша гипотеза состоит в том, что в перспективе должна существенно увеличиться доля накопления. Она была где-то 17–20 процентов все последние годы, и это можно было пережить, потому что у нас были резервные мощности и благодаря этому оказался возможен малокапиталоемкий рост. Сейчас наша капиталоемкость будет двигаться к мировой норме, то есть будет все время возрастать. При этом капиталоемкость в мире тоже будет постепенно расти — из-за ухудшения условий добычи сырья, экологии и так далее. Так что для того, чтобы обеспечить темпы роста экономики на уровне шести-семи процентов в год, нам нужно добиться роста нормы накопления на два-три процентных пункта ежегодно в течение ближайших пяти лет.

Я думаю, что после кризиса потребление будет расти несколько медленнее, чем ВВП, а инвестиции — гораздо быстрее. Это, в свою очередь, означает, что у нас будет меняться структура экономики: поскольку сырье будет расти медленно, понадобятся новые локомотивы роста. Таким локомотивом, я надеюсь, станет машиностроение. Потому что как-то не хочется думать, что мы весь наш новый производственный потенциал будем создавать только за счет импорта.

— Возможным локомотивом роста также считается строительство дорог и жилья.

— Безусловно, это правильно. Причем эти локомотивы нужны именно сейчас, в период кризиса. Возможно, я придерживаюсь примитивных кейнсианских воззрений, но думаю, что сейчас, конечно же, нужно и можно вкладывать государственные деньги в жилье и инфраструктуру. Вообще главным драйвером роста в обозримой перспективе в России будет обустройство и освоение территорий. Потому что главная проблема не в сырьевых отраслях, а в том, что у нас огромная неосвоенная территория. Причем в этом освоении двигаться придется на восток. У нас Дальний Восток все последние десять лет стабильно отстает по темпам промышленного развития от Центральной России. При этом Китай стабильно растет двузначными темпами. Это означает, что экономическая плотность — объем ВВП на единицу площади — на границе России с Китаем резко различается. Еще в советское время экономическая плотность у нас была выше, чем в Китае, а сейчас в четыре-пять раз ниже. Если так будет продолжаться, то разрыв еще увеличится и никакие границы уже не помогут: будет естественное проникновение из Китая капиталов, людей, и мы потеряем Дальний Восток.

Освоение территории и сдвиг на восток — это то, что заставит экономику расти. Конечно, это вещи очень капиталоемкие и дорогие, но именно поэтому они и смогут нас вытащить.

Максим Рубченко, редактор отдела экономики журнала «Эксперт»