Почему ESG-повестка не уходит из России, как она поможет развивать экономику и позволит ли укрепить национальные позиции на международной арене, корреспонденту «Ведомости. Устойчивого развития» Кристине Мирошниченко рассказал директор Института народнохозяйственного прогнозирования РАН Александр Широв
– Несмотря на внешние факторы, Россия продолжает развивать свою ESG-инфраструктуру. Какую выгоду мы можем из этого извлечь на региональном и глобальном уровнях?
– Большинство крупных экономик мира рассматривают и ESG, и климатическую повестку как дополнительную возможность для формирования более эффективной экономической политики. Последние годы, особенно в 2021 г., и российский бизнес, и государство анализировали этот вопрос. И, на мой взгляд, консенсус был достигнут: критерии, стоящие в основе ESG-повестки, могут быть эффективны и при управлении российской экономикой.
Ключевой интерес России состоит в том, чтобы сократить технологическое отставание от развитых стран. И здесь главный вопрос — в каком направлении выстроить инвестиционную деятельность и как ее поддерживать. Принципы ESG помогут выбрать наиболее эффективные решения.
Как известно, в этой аббревиатуре три компонента. Environmental — вопросы защиты окружающей среды, social — социальные аспекты и governance — управление экономикой. Эффекты от внедрения ESG-инструментов мы ожидаем соответствующие.
Если раньше при принятии решений о финансировании проектов чаще в приоритете был последний элемент, экономический или бюджетный, то сейчас появляются возможности расширить диапазон критериев в пользу социальных, климатических и экологических факторов. Все это позволяет более взвешенно принимать решения о финансировании разного рода проектов как на уровне государства, так и корпораций.
– Один из компонентов климатического регулирования — углеродный налог. Это инструмент для улучшения экологической обстановки или скорее протекционистский механизм для экономик отдельных стран?
– Как мы уже говорили, и экологическая, и климатическая повестки — это, прежде всего, про деньги. А различные механизмы регулирования, в том числе углеродный налог, — это способы повысить конкурентоспособность некоторых стран. В частности, при помощи трансграничного углеродного налога Европейский союз (ЕС) хотел бы компенсировать часть потерь, которые испытывают европейские компании в связи с политикой агрессивной декарбонизации, и таким образом снизить риски деиндустриализации самых крупных экономик ЕС, таких как Германия, Франция, Италия.
Это делается за счет тех стран, которые поставляют энергоресурсы в ЕС. Конечно, там более сложная история. Фактически будет платить конечный покупатель, это означает повышение для него стоимости энергоресурсов. Поэтому, что касается введения трансграничного углеродного налога ЕС, это прежде всего механизм защиты внутреннего рынка.
– Что касается России — чего мы хотим добиться, развивая собственный рынок углеродных единиц, и есть ли у него шансы быть признанным на международной арене?
– Во-первых, это способ снижения эмиссии СО2. Чтобы торговать углеродными единицами, нам нужно создать развитую систему мониторинга и определения всех процессов, которые связаны с выбросами парниковых газов. Это также поможет обосновывать позицию России на переговорах в рамках глобальных климатических процессов.
Во-вторых, углеродный рынок — это возможность создания дополнительных инструментов поддержки инвестиций в тех секторах экономики, которые связаны с ростом эффективности производства и снижением выбросов.
Принципиально, что Россия идет по пути добровольности при торговле углеродными единицами в отличие от ЕС с его трансграничным углеродным налогом. Конечно, рано или поздно должны появиться ограничения для тех, кто использует совсем уж допотопные и экологически опасные технологии, но здесь речь скорее должна идти не о климате, а об экологии.
– Одним словом, для нас введение торговли углеродными единицами, с одной стороны, это снижение выбросов, а с другой — дополнительный инструмент финансирования. — Финансирования в том числе извне? Зарубежные инвестиции допустимы?
– Теоретически да. Но, конечно, прежде всего речь идет о российских компаниях. На первом этапе — выстраивание национальной системы. А потом уже признание наших углеродных единиц на мировом рынке. Если Россия будет заниматься этим всерьез, у нас будет возможность создать свой пул стран, которые станут участвовать в торговле углеродными единицами, допустим на постсоветском пространстве.
– Россия приняла на себя обязательство к 2050 г. достичь углеродной нейтральности. От чего зависит достижение этой цели? И какова роль леса — легких планеты — в вопросе снижения углеродного следа?
– Когда возникает вопрос снижения углеродного следа, то понятно, что он касается и энергетики, и сферы ЖКХ, и промышленности, и транспорта. Но еще важной вещью, как оказалось, является тот самый сектор землепользования и лесного хозяйства, который действительно недооценен, но может оказывать важнейшее влияние на климатические процессы как в нашей стране, так и в целом в мире.
Кроме того, не стоит забывать про почвы и водные ресурсы. В целом мы должны, с одной стороны, сами понять, что у нас находится в распоряжении, а с другой — сделать так, чтобы это восприняла мировая общественность. Это очень важная междисциплинарная научная задача. Недостаточно, чтобы ее решали только специалисты по лесу, нужно, чтобы работали ученые из других областей: физики, химики, математики и даже экономисты.
Необходимо понимать, что наш лес — это не просто легкие планеты, но и важнейший экономический ресурс. И те задачи, которые мы должны решать в области лесного хозяйства, связаны не только с экологией и климатом, но и с экономикой.
– Получается, от решения климатических вопросов зависят в том числе экономические отношения с другими странами?
– Климатическая повестка заменила собой в последние годы практически все элементы торговых взаимоотношений между странами. Повестка Всемирной торговой организации ушла на второй план, и сейчас на базе климатической политики и задач устойчивого развития как раз формируются те основные предпосылки, которые будут определять торгово-экономические взаимоотношения между странами на ближайшие десятилетия.
Россия, безусловно, должна остаться в этой повестке, мы должны защищать свою позицию. Мы понимаем, что и политика низкоуглеродного развития, и климатическая повестка несут не только риски, но и дают новые возможности и шансы для модернизации. Нам нужно вырабатывать активную и эффективную политику в этой области.
– Несмотря на высокое значение климатической повестки, страны Запада в текущих геополитических условиях начали возвращаться к сжиганию угля, а ESG-фонды стремительно стали вкладываться в традиционную энергетику. Сможет ли в этой ситуации выиграть Россия?
– Под воздействием ограничений, в том числе тех, которые накладываются на российские энергетические компании, продавцы энергоресурсов вынуждены менять и логистику, и объемы поставок, и свои традиционные связи. Эти изменения приводят к локальному дефициту энергии и ее недопоставке. В этих условиях, конечно, трудно что-то диктовать производителям энергии. Тем не менее ЕС пытается это делать.
– В этой ситуации актуально ослабление ESG-требований, например, в отчетности компаний?
– Все требования, которые ЕС предъявлял к масштабам декарбонизации и ее скорости, постепенно теряют актуальность. И это значит, что наиболее жесткие ограничения не работают. Но как долго это будет продолжаться -вопрос. Вопрос времени выхода мировой экономики из предрецессионного состояния или входа в эту рецессию и последующего выхода из нее. В любом случае сейчас очевидно, что как минимум европейский рынок — а он сейчас, пожалуй, ключевой с точки зрения формирования правил — не готов к усилению агрессивной политики декарбонизации.
