Журнал «Эксперт» №26 (1080), 25 июня 2018
— Правительство после долгих дискуссий решилось на значительное, хоть и растянутое по времени, повышение пенсионного возраста. Насколько оправданно, на ваш взгляд, это решение?
— На самом деле фискальной драмы — здесь и сейчас — нет. Нагрузка на работающих со стороны иждивенцев — всех неработающих, а не только пенсионеров — сегодня в России не выше, чем в начале девяностых годов. Пенсионеров стало больше, а молодежи неработающих возрастов — меньше. Хронический дефицит ПФР? Но это государство создало такую систему финансовых расчетов, что он все время дефицитен.
Оправданно ли повышение пенсионного возраста? Да, если растет ожидаемая продолжительность не просто жизни, а здоровой жизни. Ведь по идее работа, занятость для здорового человека — это не бремя, а потребность. Но при одном условии — достойной компенсации за работу. И наша основная проблема не возраст выхода на пенсию. У нас проблема низких пенсий. А низкие пенсии упираются в низкую зарплату. Фактическая средняя пенсия в прошлом году составила 13,3 тысячи рублей, чуть более трети средней зарплаты. Попробуйте прожить месяц на эти деньги.
Вторая проблема — нужно обеспечить сотни тысяч несостоявшихся пенсионеров рабочими местами. Если нет, то вы этих людей выталкиваете в безработицу и вместо сэкономленных пенсий будете вынуждены платить им пособие по безработице. Или вы их выталкиваете вообще в экономическую неактивность, закрываете на них глаза, подобно тому как в Спарте стариков сбрасывали со скалы? Баланс рабочих мест по количеству и структуре профессий для этих людей пока не составлен, расчетов никаких нет. Недостаток информации дает маргинальным общественным силам возможность использовать тему в своих интересах.
Если говорить по большому счету, то любые социальные реформы бывают удачными только тогда, когда государство тратит деньги на объект реформ, а не зарабатывает на нем. Пенсионная реформа в СССР 1956 года была удачной: максимальная пенсия повысилась с 22 до 120 рублей в месяц, то есть более чем в пять раз.
Если мы действительно добьемся ускорения экономического роста до шести процентов в год, у нас будет столько денег, что вполне сможем провести эффективные социальные реформы. Альтернатива не очень благоприятна. Вспомним, что в СССР уровень жизни с середины семидесятых перестал расти. Он и не снижался — просто перестал расти. И через десять лет, к началу горбачевской перестройки, все до единого, от высокопоставленного партработника до уборщицы, ненавидели власть, а еще через шесть лет страна прекратила свое существование.
— Как вы оцениваете последствия повышения НДС на два процентных пункта с точки зрения влияния на рост и инфляцию?
— Конечно, это повышение никакой катастрофы не создаст. Эти два процентных пункта дадут дополнительный ресурс федеральному бюджету. Но они возникнут не из роста эффективности экономики, а путем изъятия у бизнеса и населения. Следовательно, у нас должна быть уверенность, что федеральный бюджет распорядится ими существенно лучше, чем распорядились бы предприниматели и потребители. Хотелось бы понять, есть ли такая уверенность у правительства и на чем она базируется.
Инфраструктура: не рельсы, а экономика
— Виктор Викторович, вопрос темпов экономического роста в нашей стране стал уже политическим. Есть ли у нас, на ваш взгляд, резервы ускорения или нынешние околостагнационные темпы «близки к потенциально возможным», как считают многие чиновники?
—Классик нормирования оборотных средств Александр Михайлович Бирман говорил: все нормирование никому не нужно, если вы в результате не меняете, как бы сказали сейчас, систему логистики. Точно так же расчет прогнозных темпов экономического роста имеет смысл только тогда, когда в результате вы можете выявить факторы, как его можно ускорить или изменить структуру роста. А просто ради цифры это упражнение бессмысленно. Я, например, и без всяких расчетов могу уверенно сказать, что рост нашего ВВП в этом году будет между 1,3 и 1,8 процента.
В послании президента заявлена главная цель экономического развития на ближайшие годы — увеличить душевой ВВП в полтора раза к середине следующего десятилетия. Помимо главной цели указана политическая, следующая из нее — закрепиться в пятерке крупнейших экономик мира, а значит — обеспечить темпы роста экономики выше среднемировых. МЭР прикинул: пусть мировая экономика будет расти на 3,5 процента в год, тогда нам надо расти ежегодно на 3,8 процента. Но легко посчитать, что при таких темпах душевой ВВП за целевой срок в полтора раза не вырастет. Или нам надо каким-то образом уменьшить «знаменатель» — 16 миллионов человек оказываются «лишними». Причем не на рынке труда, а вообще лишними. Чтобы обеспечить рост душевого ВВП в полтора раза с учетом того, что в этом году мы не ускоримся больше полутора процентов, нам надо расти в следующие пять лет на шесть процентов ежегодно.
Реально ли это в принципе? Реально. По расчетам нашего института, резервы значительного ускорения экономического роста в России сегодня есть. Да, инвестиции серьезно падали в 2013–2016 годах, но вводы мощностей росли за счет инвестиционных заделов предыдущих лет. В целом ряде отраслей есть резерв свободных, относительно новых производственных мощностей, способных производить конкурентоспособную продукцию.
Таким образом, цели экономические — конкретные, внятные, измеряемые, непротиворечивые — есть. А вот действий по их достижению — нет. Вместо действий бесконечные разговоры.
— Ну почему же? Есть конкретные инициативы. Например, создание бюджетного фонда для финансирования инфраструктуры размером полпроцента ВВП в год. Разве это не разумное решение?
— Инфраструктурный фонд на три триллиона рублей — хорошо. А на что вы его потратите, решили? На инфраструктуру? Прекрасно. Я «за». Это шоссейные дороги. Железные дороги. Электрические сети. Коммунальные сети. Планируется, что МЭР будет осуществлять экспертизу проектов инфраструктурного фонда. Как — пока непонятно. Но уже выдвинуто два принципиальных требования к проектам, претендующим на поддержку фонда. Первое. Чтобы проект был интересен для участия бизнеса. И второе — чтобы он улучшал жизнь людей.
Допустим, решили строить дорогу. А кто по ней будет ездить? И что по ней будут возить? Вы говорите, бизнес решит сам. ОК. Бизнесу зачем дорога нужна? Чтобы по ней привезти свой продукт и продать покупателю. А покупатель-то конечный есть? Спрос в зоне доступа планируемой дороги есть? И какой именно спрос? Что конкретно надо будет возить, а перед этим — произвести?
Таким образом, инфраструктурный проект — это история не только и не столько о железе, насыпи и рельсах, сколько об экономике, которая должна возникнуть вокруг этого проекта и в связи с ним проектом. Перефразируя уже цитированного выше Бирмана, можно сказать: вся экономическая наука состоит из экономических измерений и болтовни. Когда мне говорят, что от массированного инвестирования в инфраструктуру увеличатся темпы экономического роста, я всегда спрашиваю: а как вы это измерили, можно посмотреть? Если нет измерений, работающей экономической модели проекта, красивый лозунг создания инфраструктуры уйдет в свисток.
Есть и другой мотив для реализации инфраструктурных проектов — стратегический, обеспечение связности страны. Когда Александр Третий затевал строительство Транссиба, он вряд ли думал о его окупаемости. Но, как справедливо заметил однажды секретарь Общественной палаты РФ Валерий Фадеев, именно наличие Транссиба позволило в декабре 1941 года оперативно перебросить сибирские дивизии под Москву и отстоять столицу.
Аналогичная логика, очевидно, была при принятии решении президентом о строительстве Крымского моста. И он построен. Без всякого, хочу заметить, инфраструктурного фонда. Правда, и стратегические инфраструктурные проекты требуют тщательной вариантной технико-экономической экспертизы. Ведь их стратегичность вовсе не означает, что при их возведении мы можем смело закапывать в грунт неоправданные миллиарды рублей.
— Есть менее громкое, но еще одно решение в системе институтов развития, которое, как обещают его авторы, способны серьезно активизировать инвестиционный процесс. Я имею в виду фабрику проектного финансирования Внешэкономбанка. Какова ваша оценка этого инструмента?
— Проектное финансирование (я напомню, о чем идет речь) — это не обычное долгосрочное банковское кредитование, здесь обеспечением кредита для банка является не залог, а сам проект, будущий денежный поток от него, когда проект заработает. Впервые для России идея была продвинута на самый верх четыре года назад. Постановление номер 1044, экспертизу проектов осуществляла межведомственная комиссия, громоздкий бюрократический аппарат. Со скрипом распределили по льготной ставке 150 миллиардов рублей, меньше четверти процента совокупных инвестиций, и дело замерло. Сейчас ВЭБ рапортует о запуске фабрики проектного финансирования. Но фабрика — это не цеха и оборудование, а готовая продукция. О проектах, профинансированных фабрикой ВЭБа, пока ничего не слышно.
Чтобы банки в массовом масштабе освоили проектное финансирование, его работники должны уметь читать чертежи и отличать яму от котлована. Сегодня такие компетенции у наших банкиров исчезающе редки. Следует использовать для этой цели проектно-исследовательские и конструкторские организации.
В чем основная проблема? Дело не в неграмотности банковских служащих. И не в отсутствии денег. А в отсутствии действий. И понятно почему. Ведь действия — это риск. Не дал никому денег — нет никакой ответственности. Как дал — отвечай. И все боятся решать. Кроме одного человека. И пирамида принятия решений заострена на конце до одного лица — президента. И можно было подумать, что вокруг пирамиды ходят кругами и просят: дай чего-нибудь порешать. Ничего похожего! Всех всё устраивает. По существу, у нас нет никакой фабрики проектного финансирования — есть один директор фабрики.
— Как вы в целом оцениваете проводимую в стране экономическую политику?
— Давайте разбираться. Чем занимается у нас Центральный банк — не обсуждаем сейчас, правильно это или неправильно и хорошо ли он это делает? ЦБ таргетирует инфляцию, следит, чтобы не было больших безобразий с валютным курсом — впрочем, без прямого управления — и чистит банковскую систему.
Чем занимается Министерство финансов? Снова безоценочно: оно обеспечивает сбалансированность государственных доходов и расходов, следит за эффективностью расходов, управляет госдолгом.
Ну хорошо, а бюджетная и денежно-кредитная политика — они для чего вообще существуют? Они же не сами по себе. В действительности они обеспечивающие и должны быть подчинены целям реализации экономической политики. А есть ли у нас экономическая политика?
И тут люди крепко задумываются. Иногда пытаются отделаться дерзкой отговоркой: а это вообще не наше дело, направления хозяйственного развития должен бизнес определить. Но позвольте, уже чуть ли не три четверти нашей экономики так или иначе связано или контролируется государством. Значит, это ваша зона ответственности. Да, есть еще и частный бизнес, ну так у него можно поинтересоваться хозяйственными планами и интересами.
Если сегодня мы закроем Министерство экономики — закроем совсем, замок повесим, — экономика этого не заметит. Что касается прогноза, на основе которого Минфин строит бюджет, то он сам в состоянии его сделать. А аппарат МЭРа должен состоять из людей, имеющих опыт реальных дел и способных разговаривать на одном языке с «зубрами» из госкорпораций и крупных частных компаний.
Как должна быть устроена нормальная жизнь? Власть рассказывает, что она будет делать. А уже потом появляются красивые фразы: «Политика у нас будет жесткая или мягкая». «Купейная» или «плацкартная», а может, и вовсе нейтральная. Но это все публицистика. Сотрясание воздуха. Вы скажите, что делать-то конкретно будете?
В действительности Министерство экономики не должно конкурировать с аналитиками, а должно заниматься содержательными вещами — описывать те действия, которое предпримет правительство в экономической сфере для реализации целей, поставленных политическом руководством страны. Например, МЭР заявляет: «Мы будем поддерживать инвестиционное машиностроение». И далее набор конкретных действий, которые вытекают из этой задачи. К слову сказать, санкции объективно подталкивают нас к активному восстановлению этой отрасли. К тому же еще остались кое-где остатки былых компетенций.
— Подобные функции выполняет до некоторой степени Минпромторг.
— Соглашусь. Кстати, весьма эффективно работает Фонд развития промышленности. Вот только масштабы его деятельности невелики. Сколько он распределил? Сорок миллиардов рублей. В макроэкономическом масштабе это даже не пшик — это ничто.
Еще раз повторю: отсутствие экономической политики означает не отсутствие целеполагания, цели внятные поставлены. Но цели не транслируются в экономические действия. Это приводит к тому, что действия осуществляются, но они не скоординированы. Хотя сам набор действий может быть и правильным. И даже успешным.
Успехи, достойные масштабирования
— Потрясающие успехи в сельском хозяйстве: нарастили существенно внутреннее потребление, при этом заметно потеснив импорт, и одновременно превратились в крупного агроэкспортера, по зерновым входим в тройку крупнейших мировых поставщиков. Население вполне обеспечено птицей и свининой. С говядиной труднее, это самая сложная и капиталоемкая отрасль, но и тут восстановительный тренд налицо. Говядина тоже есть, но она дорогая, не всем пока по карману.
Как мы добились успеха в АПК? Ничего необычного. Как во всем мире, давали льготные кредиты и субсидии. И оказалось, что отечественный агробизнес жив и очень восприимчив к стимулам. Ну и ситуативно очень помогло продовольственное эмбарго 2014 года в ответ на американские санкции. Мы неудачно вступили в ВТО — пошли на неоправданные уступки, руководствуясь идеологическими соображениями. Но сейчас, в части АПК по крайней мере, мы вернули необходимый уровень защиты внутреннего рынка. В результате французы и итальянцы пришли сюда и локализовали производства. Оказалось, что на нашем молоке вполне возможно изготовить восхитительный сыр с плесенью.
Второе направление, где произошли колоссальные сдвиги, — оборонка. Она же была, казалось, уже окончательно прикончена. Юрий Маслюков, когда он стал вице-премьером в правительстве Примакова, заявил в интервью: электронная промышленность в России погибла навсегда. Но что мы видим сейчас? Истребители наши летают с навигационными приборами, собранными на нашей элементной базе. Есть ограниченное количество импортных поставок, но доминирует собственная начинка. А почему? А потому, что с оборонкой стали обращаться более или менее нормально. Не обошлось, правда, без глупостей. При неравномерном финансировании гособоронзаказа и из-за отсутствия авансов предприятия ОПК загнали в дорогое банковское кредитование, хотя и под госгарантии. И в 2016 году бюджет вынужден был все эти гарантии покрывать. Почти триллион рублей. Банки хорошо заработали. Но в целом с оборонкой обошлись нормально. И есть результат. Да, «Булава» не сразу полетела, понадобились годы работ и испытаний. Но вот довели до конца. И у Королева, и у Челомея тоже не всё и не сразу летало.
— В ОПК назревает новая большая проблема. А что делать после кардинального сокращения гособоронзаказа?
— Я могу сказать точно, чего нельзя делать. Нельзя поручать конверсию директорам оборонных заводов. Во-первых, они пальцем не пошевелят заранее, до реального сокращения оборонного заказа. Во-вторых, они будут пытаться во что бы то ни стало заменить военный госзаказ гражданским, с открытым рынком они, за редким исключением, не хотят иметь никакого дела. Либо начнут делать прогулочный танк или подводную лодку для туристов (это не фантазия, а реальный эпизод из конверсионного опыта завода под Нижним Новгородом).
Вместо этого понадобится создать центры разработки конверсионных технологий, то есть проектные организации, которые готовили бы технологии для освоения выпуска предприятиями ОПК продукции гражданского назначения. Удачный прообраз — проект «Кортеж». Создали контору, с использованием европейского опыта спроектировали платформу автомобиля представительского класса, да еще с прицелом на рынок, хоть и узкий — для тех, кто хочет выпендриться.
Между зависимостью и автаркией
— Как вы оцениваете долгосрочный эффект санкций?
— Со страной, которая обеспечивает себя продовольствием и энергией и производит достаточной количество оборонной техники, сделать ничего нельзя. Энергия у нас от Бога, и колоссальный советский задел. А с продовольствием и оборонкой тоже сильно продвинулись в последние десять лет. Так что мы стали существенно более суверенны. Но другая крайность — автаркия — тоже тупик.
Возникает вопрос: где разумные пределы самодостаточности? Где и в чем разумнее кооперироваться с внешним миром? Санкции не в состоянии отменить международное разделение труда.
Санкции, между тем, подрывают авторитет американского доллара как главной резервной валюты. Но завтра корона с доллара не упадет. Ведь резервная валюта — это большая ответственность. Однако постепенно мир будет двигаться в направлении мультивалютной резервной системы. Американцы будут страшно сопротивляться. А что касается нас, то мы имеем шанс получить свой кусок пирога, если у нас будет нормальная, большая экономика и ответственная денежно-кредитная политика. Но пока что мы этот кусок еще, честно сказать, не заработали.
Что делать с избыточными резервами
— Хотелось бы попросить вас прокомментировать несколько частных экономических решений правительства, уже принятых либо активно обсуждаемых. Вот, например, либерализация порядка репатриации валютной выручки. Насколько это уместно, не слишком ли рискованный шаг?
— Тут надо различать две вещи — либерализацию и дебюрократизацию. Сейчас речь идет больше о последней, и вопрос действительно перезрел. Избыточная бюрократизация и избыточные, не проистекающие из реальной хозяйственной практики репрессии и штрафы дестимулируют экспортеров, особенно небольших. Так что разбюрократизацию можно только приветствовать. Тем более что никто не мешает нам в случае острой необходимости — я имею в виду острый валютный кризис — закрутить гайки обратно.
Теперь что касается либерализации валютного контроля. Когда Виктор Мельников (заместитель председателя Банка России в 1998–2013 годах. — «Эксперт») командовал у Геращенко валютными делами — что он делал? Он выписал себе 90 крупнейших компаний-экспортеров и буквально в ручном режиме отслеживал потоки их валютной выручки. Похожим образом действовал президент Путин в декабре 2014 года, вручную разрулив острый валютный кризис, пообщавшись тет-а-тет с несколькими крупнейшими экспортерами.
Конечно, есть люди злонамеренные. И мы их знаем. Правда, не всех. Пока не всех. Но на них есть Росфинмониторинг и другие силовые ведомства. Флаг им в руки.
— В начале нынешнего года широко обсуждалась возможность массовой распродажи российских облигаций нерезидентами и связанной с этим угрозы для курса рубля. Пока этого не случилось. Но риски остаются?
— Я, честно говоря, вообще не понимаю, зачем мы продали эти ОФЗ на сорок миллиардов долларов иностранцам. Они нам зачем, эти сорок миллиардов? Чтобы потом вложиться в американские казначейские бумаги? Замкнутый круг, к тому же с отрицательным финансовым результатом, ведь ОФЗ имеют существенно более высокую доходность, нежели treasuries.
К тому же мы не предусмотрели вообще никаких обременений для нерезидентов. Например, вывод денег с нашего рынка после продажи мог бы быть отсрочен на некоторое время — на две недели или месяц. Это стандартная страховка на случай массового сброса бумаг иностранцами, снижающая риск масштабной атаки на рубль. «Как можно? Ведь это нелиберально!» — говорят наши оппоненты. А если обвалится курс и часть людей, которые хотели отдохнуть за границей, не смогут это сделать, это либерально? Снова догма победила здравый смысл.
— Золотовалютные резервы России сегодня превышают 450 миллиардов долларов. По всем международно признанным эмпирическим критериям они избыточны, превышают разумный размер покрытия платежей по неконкурирующему импорту и обслуживанию долга. Можно ли использовать эти накопления, равно как и текущие валютные доходы страны, более производительно?
— Я бы предложил использовать эти валютные ресурсы для кредитования зарубежных покупателей сложных, высокотехнологичных товаров отечественного производства. На внутреннем рынке наши западные и восточные партнеры активно и щедро кредитуют покупателей, тем самым получая заметные преимущества перед нашими производителями.
Если мы направим на кредитование покупателей высокотехнологичного экспорта пятьдесят миллиардов рублей, наш бизнес не пошевелится. А если это будет пятьдесят миллиардов долларов, можно ожидать заинтересованности и активизации экспортеров. Тем более что институты финансовой и нефинансовой поддержки экспорта государством уже созданы.
— Чистка банковской системы и реформа надзора. Успехи, неудачи, риски — каков баланс?
— Эльвира Набиуллина чистит систему и правильно делает. Банки разбаловались. Надо довести процесс до конца. Но возникает вопрос: конец — это что? Чистка — это вообще процесс конечный? Другими словами, как сделать так, чтобы безобразия в банковской системе и в банковском менеджменте не воспроизводились снова и снова. А этот вопрос уже упирается в политику. Мы должны сформулировать, чего мы хотим от банков. Банк — это по определению контора, которая пользуется чужими деньгами. По идее, мы надеемся, что банк использует эти деньги на кредиты. Но они не шибко тратят на кредиты. Значит, есть иные способы заработка. Это что, банки, что ли, виноваты, что они безобразничают? Ну в известной степени, конечно, они. Но одновременно и мы все, что даем им возможность зарабатывать не там и не так, как мы бы рассчитывали. Это не проблема банков — это проблема экономической политики.
