Это видео входит в серию выступлений с LVI сессии российско-французского семинара “Финансово-экономическая динамика в России и Европе“.
Стенограмма выступления
Ивантер
С большим удовольствием открываю 56-ю сессию нашего семинара.
Мы с вами встречаемся каждые полгода и традиционно даём наше впечатление о состоянии, в котором находится экономика России – как мы преодолеваем проблемы, которые есть. Или наоборот, ставим новые проблемы.
Мы также рассматриваем внешние контуры российской экономики, и прежде всего – возможные взаимоотношения России и Европы.
Надо сказать, что у нас не рутинная экономическая ситуация. А довольно оживлённая. Что оживлено? Что касается самой экономики – она не очень быстро дёргается. А вот дискуссии вокруг экономики ведутся с большим, я бы сказал, темпераментом.
Нельзя сказать, что мы вне этой дискуссии – мы в значительной мере втянуты в эти прения. Но для того, чтобы резониться, надо хотя бы договориться о числах. Жак помнит проблемы роли личности в истории России. Видимо, это правильно – личности очень сильно влияют на текущую ситуацию. По крайней мере, до того, как был заменён председатель российского статистического агентства, Росстата, обсуждался рост ВВП за 2018 год в пределах 1,8-2%. А пару дней назад нам официально заявили, что мы выросли аж на 2,3%. Это не может не радовать, конечно. Если ещё объяснить, а что, собственно, выросло-то.
Будет доклад Широва, у нас будет возможность задать ему все эти вопросы – он всё время говорил о 2%, а получилось 2,3%. Как же так?
Я думаю, что к этому надо относиться спокойно. От того, 1,2% или 2,3% – ничего же у нас не изменяется, как жили, так и живём. Никуда не делись те проблемы, которые у нас есть. Никуда не делись и те успехи, которых мы достигли.
Конечно, проблема измерений – фундаментальная проблема в нашей специальности. Но не думаю, что надо зацикливаться на этой проблематике. По крайней мере, сегодня уже можно взглянуть на экономику… экономическая политика последних лет сформировала более-менее устойчивое состояние экономики. Про эту устойчивость я и хотел рассказать.
Финансово-экономический блок власти утверждает, что в стране достигнута макроэкономическая стабилизация. Я думаю, что это правда. Но конечно, появляется масса народу, который говорит грубые вещи – а чем эта стабилизация отличается от застоя? Стабилизация обеспечивает низкие темпы инфляции. Можно резониться, правилен ли счёт 2,9%, или 3,4%, но что нет 10% – это точно. Даже 7% нет.
Другой вопрос – это макроэкономический показатель, и он интересен тем, как он посчитан. А когда это становится пропагандистским штампом, это раздражает публику. А публика, которая реагирует на цены соседнего супермаркета, объяснять ей, что это в действительности средние розничные цены в России, от Магадана до Калининграда, от автомобиля до пива…
Но что инфляция сейчас низкая – это факт.
У нас низкий бюджетный дефицит. Вообще говоря, у нас сумасшедший профицит. У нас фантастические для России ЗВР. Почти нет внешних долгов. Резкое снижение государственного долга. Сейчас и корпоративные долги существенно снизились.
У нас относительно устойчивый обменный курс рубля. Если так всё хорошо, то реально что? Реальные доходы населения с 2013 года упали на 10%. Это не основание кричать «Караул!», мы проходили довольно сильные встряски такого типа. Но если в экономике всё стабильно и устойчиво, то в этом смысле и общество должно получить какой-то процент от этого.
Первый вывод заключается в следующем. Катастрофисты, которые предсказывали нам всякие развалы, революции и прочее, они опростоволосились. С другой стороны, стабилизация предполагалась как устойчивая платформа, с которой мы сделаем рывок. Платформа есть? Есть. А где рывок? Было бы крайне неверно утверждать, что наши экономические власти не обеспокоены ситуацией. И не предпринимают меры. Меры предпринимаются.
Это, прежде всего, набор национальных проектов. Конечно, по целям оно соответствует. И проблемы здравоохранения, и проблемы образования, инфраструктуры… Их 12+1, нацпроектов. Они сформулированы, обозначены общие числовые характеристики на затраты. Рассматривается структура управления этими нацпроектами и контроля над их исполнением.
К примеру, главный контроль передан оппоненту действующего правительства, г-ну Кудрину. Это не общественный деятель, он председатель Счётной палаты РФ, мощной структуры в административном смысле.
Не было и нет попытки сбросить все усилия на регионы, что было раньше неоднократно.
Основное финансирование нацпроектов идёт за счёт федерального центра.
Проблема в чем? В количестве. В количестве ресурсов, которые выделены на исполнение этих проектов. А ресурсов выделено ровно столько, сколько было раньше. Они просто оказались в выражении Широва, переформатированы. Нельзя исключить, что это сделано более качественно, чем было раньше.
У нас в бюджетной системе есть понятие «сдвиг вправо». Это не стремление к национализму. Вот что имеется в виду: если у вас есть задание на 5 лет, и на эти 5 лет нужно 100 млрд рублей, вы полагаете каждый год тратить по 20 млрд. А потом попадаете в бюджетное управление Минфина, и они говорят: мы против 100 не возражаем. Мы возражаем против сегодняшних 20. Мы даём 10, а те 10 – позже. Т.е. всё сохранилось, суммы сохранились. Только вместо того, чтобы потратить её вовремя, это не получится. Время исполнения сдвинулось вправо.
Чтобы представить себе масштабы этого дела. Если ВВП – 100 трлн, за 7 лет – это 700 трлн. А все нацпроекты за 7 лет – 24 трлн. Т.е. 3% от общей суммы доходов. Нам представляется ,что достичь сколько-нибудь заметного результата за счёт такой суммы – невозможно.
А почему бы не увеличить?
А увеличить мы не можем, потому что мы имеем ту сумму доходов, которую имеем. И здесь – либо мы идём по традиционному коммунистическому подходу, у одних забираем ресурсы и считаем, что лучше знаем, как их использовать. Или мы должны создать другой подход. А никакого другого подхода, как увеличить объёмы, т.е. темпы роста этих доходов – нету.
Конечно, нам очень помогает Европа. У них и 2,3% нет. А у китайцев… нет, про китайцев не надо. В Америке – нищее население… Но 10% реального дохода и мы потеряли.
Цель наша традиционная – мы всегда кого-нибудь догоняем. Первый токарно-винторезный станок, который был сделан в советское время, назывался ДИП – «догнать и перегнать».
Задача стоит – войти в пятерку мировых экономик. Если, на наше счастье, Европа и Америка будут падать, то нам нужно просто падать медленнее. Это принципиально. Вообще, эти игры в догонялки, они не случайны были. Сама смена социального строя была направлена на то, чтобы что-то такое совершить. Мы впереди, и что? Доходы увеличились больше, чем у Жака, и что? Какая радость?
Есть общее мнение, что целеполагание должно быть не в смысле «догнать и перегнать» или куда-то влезть. А просто обеспечить тот уровень и образ жизни, который является образцом для большинства населения. И эти требования к уровню и образу жизни, они формулируются населением вне зависимости от того, что происходит в Европе или Америке. Хотя, я сказал бы, в условиях открытой жизни, могли бы быть и внешние критерии. Однако, нет.
Для наших европейских коллег скажу. Проблема заключается в том, что 2,5% для Европы – это хороший темп. Но 2,5% для России – неприемлемый результат. Очень просто: если бы мы
- Имели доход на душу населения – среднеевропейский,
- Провели бы диверсификацию российской экономики, перешли бы в структурно-технологическое равновесие,
- Привели бы в приемлемый уровень коммунальную и производственную инфраструктуру,
То темп в пределах 3% это был бы идеальный вариант. В этих условиях темп выше 3% уже может ставить под угрозу некое экологическое равновесие, благополучие, и т.д.
Какой вывод напрашивается из этого. Сформировавшиеся инерционные темпы 1,5-2% для России неприемлемы. Мы должны выходить, по крайней мере в ближайшие 10 лет, на темпы 4-5%. Здесь никакой фантастики нет, т.к. базовый уровень достаточно низкий. По европейским меркам, база довольно низкая.
Несколько факторов показывают, что это не фантазия.
- Свободные производственные мощности. И наши исследования, и исследования независимых людей, достаточно квалифицированных, говорят следующее. Приемлемый уровень загрузки – 80-85% – мы имеем в ТЭКе. В сырьевом, скажем так, секторе. За пределами ТЭК – это 60-65%. Это не устаревшие мощности, это мощности, которые недавно введены. Будет доклад Широва, он более подробно расскажет. Против этого резонятся, но не все.
- Другая проблема – наличие трудовых резервов. Мы видим, что у нас устойчиво низкий уровень безработицы. Мы видим в крупных мегаполисах значительную часть мигрантов, которые заняты низкооплачиваемой работой. Власти говорят: даже если согласиться, что если есть свободные мощности, то кто на них будет работать? Безработица низкая… И женщины рожают не очень интенсивно. Даже если с женщинами договориться, всё равно быстро нарастить рабочую силу не получится.
Это, с нашей точки зрения, лукавство. Во-первых, в труде у нас есть избыточная занятость на предприятиях. 100%-ная избыточная занятость. Руководитель крупного концерна НЛМК говорил о том, что у него порядка 1000 человек можно уволить: «Я их увольняю, но у них есть семья, и я сваливаю на губернатора 3-4 тыс. человек, которых надо как-то содержать. Какие могут быть потом отношения с губернатором…». Т.е. по социальным критериям нет возможности уволить людей.
Во-вторых, это низкая зарплата. Она не стимулирует избавление от избыточной рабочей силы. С другой стороны, недостаточная организация труда. А нет смысла улучшать организацию, если невозможно уволить людей. Наконец, значительная часть людей работает в жанре низкоквалифицированного труда.
Занятость неэластична по отношению к объёму производства. Это более-менее стабильная занятость. С этой точки зрения, дискуссия по поводу производительности труда – она дурацкая. Производительность труда мгновенно растёт, если растёт выпуск.
В действительности, резервы свободной рабочей силы есть, но их нужно организовать. - Более интенсивное использование возможностей сырьевого сектора. Довольно много есть работ о том, что потребность в сырье завтра упадёт и неизвестно, что будет. Проблема сырьевого проклятия… В действительности, спрос на энергию довольно высокий и устойчивый. Несмотря на наши непростые отношения с нашей соседкой Украиной, экспорт газа через Украину принял рекордные размеры. Потому что про потепление климата – это к Порфирьеву, но сейчас зима и надо топить. Бывают и морозы. В этом смысле, есть один парадокс. Мы заключаем всякие сделки, типа ОПЕК+, о поддержании уровня цен за счёт снижения добычи. Вообще говоря, есть позиция, даже аргументированная, что для России 45 долларов за баррель – хорошая цена. И спрос есть. Короче, возможности нашего ТЭКа довольно существенные. Но в отличие от обрабатывающей промышленности, там нет масштабных свободных мощностей, там надо инвестировать. Нужно также иметь в виду, что продукт сырьевой отрасли – он довольно простой, по сравнению с айфоном. Но для того, чтобы добыть эту простую продукцию, требуются очень высокие технологии. Это высокотехнологичная отрасль. Она работает не в Чечне, где втыкаешь палку в землю и течёт нефть.
У нас есть национальная игра – посыпание головы пеплом и рассказ о том, какие мы бедные. Но есть сектора, в которых есть совершенно неожиданные успехи. Первое – с/х производство. Россия полностью обеспечивает себя продовольствием и у нас есть резервы для экспорта. Обратим внимание – когда СССР были недовольны, вводили зерновое эмбарго. Сейчас нет, никто не вводит. Императорская Россия, конечно, экспортировала зерно, но время от времени были голодные губернии. Проблемы были с молоком, маслом… Сейчас мы экспортируем точно только излишки. Обычно в ответ говорят – а Вы не знаете, что у нас нет племенного скота? Яйцо не то? – Знаю. И если наши «друзья» перекроют нам эти ресурсы, то никакого ужаса не будет. Это приведёт к снижению качества. Да, качество снизится. Зерна и мяса. Но не то, что мы останемся без продовольствия.
Один известный эксперт в сельском хозяйстве объясняет очень внятно: мы с с/х обходились не так, как с остальной частью экономики. Она получала доступ к дешёвым длинным деньгам, было субсидировано с/хмашиностроение, и т.д. Многое было заимствовано из практики Европы. И мы получили уникальный результат, в который никто не верил.
Второй сектор, который, казалось бы, погиб, это ОПК. Взять интервью г-на Маслюкова 1998 года, когда он стал вице-премьерьом в правительстве Примакова, он прямо говорил, что у нас нет шансов возродить ОПК. А он один из самых авторитетных людей в этой сфере. Однако, реально произошло. Причём он восстановлен совершенно в других объёмах – он действительно ОПК, а не ВПК – это принципиальная разница.
Это не значит, что всё всегда летает. И у Королёва и у Челомея тоже не всё всегда летало. Для России это – особый сектор. Его роль гораздо шире, чем проблема обороноспособности. Это сектор высоких технологий и перед ним стоит задача диверсификации, конверсии.
Кроме того, ещё один сектор – сектор мегапроектов. Вся инфраструктуры олимпиады в Сочи. Это АТЭС во Владивостоке. Построены замечательные мосты. Инфраструктура о-ва Русский, где построен университет и кампус… Инфраструктура для универсиады в Казани. Колоссальный объём вложений в инфраструктуры был сделан к первенству мира по футболу. Это не только стадионы, это гостиницы, аэропорты, и т.д.
Керченский мост. Автомобильная часть запущена, в этом году будет запущена и жд часть. Россия полтора века собиралась что-то построить, наконец, получилось.
Есть такой опыт – выделение ресурсов и концентрация. Во всём мире существуют такие. Этот метод построен не на стандартной ДКП.
Последнее – это то, что нам удалось рыночные сектора экономики существенно продвинуть. Что имеется в виду? Прежде всего, это металлургия. Можно резониться по поводу номенклатуры, но технический уровень очень высокий, не ниже мирового. Химия – то же самое. Они выросли на основе внешнего спроса.
Я видел странное число: что Франция производит 15 млн т. стали и 14 из них – продаёт. Очень интересно получить этому объяснение. К вопросу о том, что у нас преобладание экспортных секторов.
А что сделать, чтобы эти возможности пошли в дело? Как ни странно, спрос. Не вообще спрос, а платёжеспособный спрос. И тут, конечно, возникает проблема. Как только вы увеличиваете спрос, ЦБ сразу в панике – инфляция! У нас есть критическая масса аргументов, которая говорит, что такой опасности нет, при разумном стимулировании спроса. Приведу несколько примеров. Жильё. Если дать возможность получать кредиты на жильё, то человек не может эти деньги потратить на пиво. Можно устроить и безобразие – навыдавать кредитов, ничего не строя. Это то, что мы называем «канализация денежного предложения». В ряде случаев это возможно. В ряде случаев это носит социальный характер – если вы увеличиваете пенсии, то маловероятно, что деньги пенсионеров рванутся на валютный рынок. Но есть и проблема импорта.
С другой стороны, при нынешнем валютном курсе шансов, что импорт начнёт вытеснять отечественное, мало.
В действительности есть критическая масса аргументов, которые говорят, что учитывая тот объём ресурсов и резервов, который есть у страны, к тем 2,5% экономического роста, который мы имеем от инерции + нацпроектов, мы можем добавить от пессимистического 1% до оптимистических 2,5%. Хотя, с другой стороны, я отлично помню 2003 год, был разговор с Грефом, который был министром экономики. В этот момент было +4%, но версия, что можно выйти на 7%, казалась абсолютно невероятной.
Думаю, уже достаточно позиций для дискуссии. Я не рассматривал геополитический и геостратегический аспект. Конечно, проблема санкций анекдотична. Это политический анекдот. Сейчас вводят санкции против Венесуэлы… Что существенно? Пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Крайне левые говорят – что вы делаете? Вы кредитуете США ,покупая их бумаги, и т.д. ЦБ говорил, что это самые надёжные, и будем их покупать. А теперь мы кредитуем евро. Жизнь поменялась. Мы говорим: возьмите эти деньги и пустите их в экономику. До этого ещё не дошли, пока только перекладывают из долларов в евро и юани. Вложения в Россию табуированы, потому что это – инфляция.
Сапир
Я буду краток, т.к. хочу вернуться к этому вопросу в своём докладе потом.
Первый момент, который вытекает из выступления Ивантера, в том, что российская экономика находится под давлением спроса. Мы видим и отсутствие элементов предложения, но принципиальный момент – это то, что спрос слишком слаб благодаря низким доходам населения.
Рассматривая доходы домохозяйств, следует посмотреть, о каком виде доходов идёт речь. Из статистики следует, как мне кажется, что доходы домохозяйств, исходящие из частного сектора, выше доходов домохозяйств в бюджетной сфере. В рамках частного конкурентного сектора некоторые виды дохода выше, это зависит от видов деятельности. В данном случае мы должны остерегаться того, чтобы рассуждать в терминах средних величин.
Есть проблема пенсий. Это проблема насущная как в России, так и во Франции. Российская экономика имеет траекторию, очень похожую на траекторию европейских стран. Вторая проблема – проблема рабочей силы. Эта проблема труда обращает нас к проблеме социального страхования в тех случаях, когда речь идёт об увольнениях по политическим причинам. Негибкость рынка труда, которую мы видим в России, обращает нас именно к проблеме социальной защиты. Если бы она была развита, у предприятий не было бы проблем избавляться от излишков труда. Мы видим, что основным условием обеспечения гибкости рынка труда является создание социального института.
Финансирование нацпроектов. Если эти нацпроекты приоритетны в перспективе до 2024 года, тогда их финансирование не может идти из обычного бюджета. Во Франции такие проекты финансируются по «экстраординарным» механизмам. В таких случаях традиционно во Франции обращаются к займам у населения или у ЦБ. Франция, правда, отказалась от такой практики уже 40 лет назад. И раз мы считаем ,что ситуация в России очень сходна с ситуацией во Франции 50-х – 60х годов, то и надо использовать методы экстраординарного финансирования.
Тогда мы столкнёмся с тем, что очень остро ощущает российское правительство – это страх перед госдолгом. Я не вижу возможности иной финансировать нацпроекты, кроме как с помощью роста госдолга.
Это меня приводит к последнему пункту выступления – это запаздывание в банковской системе и к необыкновенному продвижению вперёд. С одной стороны, создаётся впечатление, что банковская система достигла большого прогресса, сходного с прогрессом на европейском уровне. И до такой степени, что во Франции говорят: первым всемирным банком через 2-3 года может стать российский банк. А это означает, что банковская система России хорошо интегрирована в международную банковскую систему.
С другой стороны, мы видим, что российские банки недостаточно организованы для того, чтобы обеспечить кредиты для российских проектов. Таким образом, с одной стороны, видно запаздывание банковской системы, с другой стороны – большой прогресс системы. Что создаёт напряжённность банковской системы и наносит ущерб экономике.
Я на этом хочу остановиться, учитывая, что я уже достаточно много сказал.
Говтвань
Когда начинался наш семинар в 1991 году, ВВ позиционировал себя как финансиста. По мере семинара ВВ эволюционировал, переквалифицировался в макроэкономиста, и стал money-haterом, деньгоненавистником. Во всех его выступлениях сейчас сквозит, что главное – расписать, что куда инвестировать, а деньги – вопрос технический.
Хотя, я хорошо помню, что в 1994-1995 гг., когда Ярёменко приезжал на семинар в Париже, ВВ отстаивал противоположную точку зрения – что деньги важны.
А я выступлю как продолжатель предыдущего ВВ. Я не спорю с тем, что чтобы инициировать экономический рост, нужны денежные вливания. В целом ряде случаев, если эти вливания не соответствуют определённой мере, мы разрушаем саму денежную систему. И в определённой мере мы разрушаем её уже несколько лет. Для краткости воспользуюсь метафорой: я уже где-то сравнивал денежную систему со сложной системой организации выбора(-ов). Выборы, которые мы знаем, они дискретны – мы иногда выбираем каких-то людей, потом 5 лет не выбираем…. А выборы через деньги – это выборы континуальные, постоянные. Нельзя выбрать сразу Макрона и Ле Пен. А в деньгах – можно, 74% Макрона и 26% Ле Пен.
Что мы выбираем? Как население, мы выбираем между мясом, макаронами, гречкой, машинами, компьютерами, квартирами. В определённой мере то, что остаётся – мы пользуемся сложной системой как американцы, у нас есть выборщики. Я могу выбрать Сбербанк или ВТБ. Или какого-нибудь noname, которого никто не знает. Дальше Греф с Костиным выбирают направления инвестирования за меня. В ряде случаев им говорят: ребята, надо сюда и сюда! Есть ещё лица, которые влияют на этот выбор. В итоге экономика с помощью денег говорит о том, что ей надо, что ей хочется.
Фактически, если мы инициируем стартовый импульс мощным финансовым вливанием, это в определённой мере подтасовка. Подбросить бюллетеней… В принципе, когда это не полностью искажает картину выбора экономики, наверно, ничего страшного в этом нет. Но если искажения сильны, то к чему это ведёт? Это ведёт к недоверию этим деньгам. И тогда у меня меняются основные мотивы – я уже стремлюсь не максимизировать финансовый эффект, как обычно, а поучаствовать в системе манипуляции результатами выборов. Это гораздо более «эффективно».
Чтобы инициировать экономический рост – да, нужен стартовый финансовый импульс. Но масштабы возможного стартового импульса достаточно ограничены. При этом нам необходимо определённым образом подготовить нашу регулярную финансовую деятельность. Не экстраординарную, как сказал Жак, а регулярную, к тому, чтобы она правильно реагировала на стимулы, которые даёт стартовый импульс.
Ивантер
30 лет мы занимаемся финансами, и всё не готова…
Говтвань
И как раз ВВ говорил, что эти мегапроекты, которые у нас были, имели положительное влияние. Но у них было и остаётся отрицательное влияние. Они как раз в значительной мере мотивировали финансовых агентов на поиск доходности в определённых сферах. И поэтому сейчас наша финансовая система не очень подготовлена, чтобы в регулярном режиме работать на эффективность.
Элен Клеман-Питио
Я хочу связать свой комментарий с выступлением Олега. По поводу так называемой «финансовой эффективности». Если выбор между покупкой американских ценных бумаг и строительством моста, то рынок может предпочесть – именно купить ценные бумаги. Я бы переформулировала этот выбор: починить мост в США или построить мост в России? Российское общество предпочтёт наверное построить мост в России.
Обращусь к важной фразе, которую сказал Сапир. Развитие социальной защиты является существенным условием обеспечения гибкости рынка труда. Я полностью согласна с этим, но с европейской точки зрения, это не само собой разумеется. В качестве совета для российской экономики, необходимо проявить осторожность в одном аспекте: за этим положением на население и в конечном итоге на налогоплательщика переносятся проблемы предприятий. Потому что лишняя рабочая сила предприятий связана с проблемой недоинвестирования. Здесь проявляется нехватка кредитов экономике. Если бы предприниматели стремились к повышению рентабельности путём увольнений, а расходы бы на увольнения перенеслись бы на население, в этом случае речь шла бы об эффективности налоговой системы. Мне кажется, что налоговая справедливость является ключевым вопросом для данного процесса.
Мне кажется, многие социально-экономические проблемы в Европе сильно отражают такую позицию.
Волконский
Хочу обратить внимание на фактор, который всем, наверное, представляется очевидным, но он один из самых главных. ВВ убедительно показал, что возможности для увеличения экономического роста в России есть. Тем не менее, принимающие решения люди и в корпорациях и в правительстве не дают сигналов для увеличения инвестиций, особенно, требующих длинных денег. Вроде бы не хватает длинных денег… Этот фактор, по-моему, является важным, хотя экономистами принято его обходить. А он выходит за пределы экономического понимания. Неопределённость даже близкого будущего такая, какой мы ещё не видели. Мы привыкли, что близкое будущее более-менее понятно. Главным капиталом, о котором ВВ не упомянул, являются возможности прогнозирования, которым занимается наш институт. Я хочу призвать экономистов – хотя мы не привыкли к этому – попытаться помочь социально-политическим нашим коллегам разобраться в том, куда движется общество. И не только российское, но и европейское и американское тоже.
Афанасьев
Одной из причин низкого экономического роста в России, как сказал ВВ, является неэффективность и негибкость рынка труда. В частности, транзакционные издержки вхождения на российский рынок труда огромны. В качестве грустного анекдота: в связи с проверкой, которая проводится в ВШЭ, все сотрудники должны молниеносно предоставить справки об отсутствии судимости. А справки даёт МВД.
Теперь по поводу комментария Жака. В России 20 лет назад существовал фонд занятости, который компенсировал некоторые издержки, связанные с занятостью в России. Потом по инициативе Минфина этот фонд перестал носить страховой характер, был интегрирован в мин-во труда и стал носить сметный характер.
По поводу нацпроектов. Нацпроекты являются политической визитной карточкой премьер-министра Д. Медведева. Поэтому, если называть вещи своими именами, они являются государственными программами. Единственный нюанс: в бюджетном кодексе термин «нацпроекты» отсутствует, а термин «госпрограммы» существует. Поэтому финансирование нацпроектов идёт таким же образом, как устроено бюджетное финансирование. Мы оставляем в стороне некое своеобразное финансирование Банка Развития, который получает из бюджета ресурсы и своеобразным образом их распределяет. Банк Развития, кстати, не имеет банковской лицензии. А Наблюдательный совет этого банка составляют все вице-премьеры нашего правительства.
К сожалению, сейчас госпрограммы стали утомительны для Минфина в составлении. И идея сейчас в том, чтобы вернуться от программного к сметному бюджетированию. И идея Элен по поводу налоговой справедливости мне тоже понравилась.
Ивантер
Большое спасибо за замечания.
Проф. Афанасьев был на наших заседаниях, когда ещё не был профессор. Сейчас он явно улучшил своё понимание.
Наши коллеги не всегда понимают, что у нас там делается, что понимается под терминами.
Большевики у нас коммунизм строили. Либералы – рыночную экономику. А народ жил как жил.
Ни одна из структур сегодня не мешает экономическому росту. Олег, это не значит, что тебе надо перестать заниматься банками.
