«Коммерсантъ» от 12.12.2024
Как выбраться из болота экономической неопределенности
Выступая недавно в Госдуме, председатель Банка России Эльвира Набиуллина сказала: «Наша политика направлена на сдерживание роста цен. Без этого устойчивый рост экономики невозможен». С таким утверждением трудно спорить. Но оно не отменяет другой трудный вопрос: достаточно ли низкой инфляции для устойчивого экономического роста или все гораздо сложнее?
Российские физики когда-то придумали такую шутку: все науки делятся на естественные, неестественные и противоестественные. Экономисты реагируют на эту шутку с грустной и слегка нервной улыбкой. Есть большие подозрения, что к противоестественным физики отнесли именно экономическую науку, и для этого у них действительно есть немало оснований.
Большинство ученых-экономистов понимает, что мы на самом деле плохо знаем объект своих исследований — экономические системы. Более того, мы не очень представляем, что можно сделать, чтобы реально углубить и улучшить наши знания.
У нас нет возможности, как у химиков, биологов и тех же физиков, многократно повторять одинаковые эксперименты, чтобы отсечь погрешности наблюдений и вычислить точные соотношения между причинами и следствиями.
Мы догадываемся, что взаимосвязи в человеческих сообществах намного сложнее, чем взаимосвязи в биологических или физических системах. Но мы не обладаем математическим аппаратом, который позволил бы нам адекватно описать эти очень сложные взаимосвязи. Наши математические модели чрезвычайно упрощают действительность и дают очень приблизительные оценки. Поэтому у нас, экономистов, очень много домыслов там, где представители естественных наук уверенно используют точные расчеты. Как следствие, наши прогнозы очень часто оказываются ошибочными, особенно в моменты кризисов.
Такое положение дел, конечно, не вина экономистов, а их беда. И шутка про «противоестественность» экономической науки — это действительно шутка. На самом деле экономисты давно осознали ограниченность своих аналитических возможностей и уже в начале XX века стали рассуждать о проблеме экономической неопределенности.
Смысл понятия «экономическая неопределенность» довольно прост. Это недостаток или неточность информации о реальных условиях текущей и будущей экономической деятельности, с которым повседневно сталкиваются государство, бизнес и население (домохозяйства).
Например, многие эксперты и правительственные чиновники считают целесообразным запустить в России массовое производство электромобилей. Это позволит улучшить качество воздуха в наших городах и создать новую перспективную отрасль с большим спросом на внутренние ресурсы — цветные металлы, пластмассы, электроэнергию и т. д. А поскольку с технической точки зрения электромобиль более простая машина, чем традиционный автомобиль, организовать его серийное производство тоже будет проще.
Однако создание новой отрасли с нуля — это в любом случае долгосрочный процесс, и без государственной поддержки запустить его почти невозможно. Но в нынешней сложной экономической ситуации российские власти слабо понимают, какие объемы бюджетного финансирования они смогут выделить на развитие этой отрасли в будущем.
Частный бизнес теоретически готов развивать эту отрасль, но при этом плохо представляет, по каким ставкам и на какие сроки он сможет получить необходимые кредитные ресурсы, получит ли бюджетные субсидии и налоговые льготы, по какому курсу рубля придется импортировать недостающие узлы, насколько охотно граждане будут покупать электромобили и т. д.
Автолюбители тоже могли бы сменить свои предпочтения и пересесть на электромобили. Часть из них, наверное, можно было бы даже убедить сделать предоплату и таким образом прокредитовать предприятия по выпуску электромобилей. Но автолюбителям пока совершенно непонятно, какова будет продажная цена новых электромобилей, насколько дорого они будут обходиться в эксплуатации, по какой цене можно будет перепродать подержанный электромобиль и т. д.
Все перечисленное — яркий пример экономической неопределенности. Из этого примера понятно, что высокая экономическая неопределенность тормозит производственную и особенно инвестиционную активность, повышает уровень рисков, уменьшает степень взаимного доверия государства и бизнеса. Неудивительно, что в таких обстоятельствах никаких масштабных проектов по выпуску электромобилей в России до сих пор не реализуется.
Снижать уровень неопределенности в экономике можно разными способами. Например, через построение экономической системы, основанной на принципах директивного планирования, как в СССР. Конечно, эта система создавалась в первую очередь для решения проблемы социальной справедливости. Вместе с тем предполагалось, что плановая экономика заодно поможет покончить с регулярными экономическими кризисами, которые во многом порождались именно высоким уровнем неопределенности и взаимного недоверия на рынках. В первое время эти ожидания в основном оправдывались. Однако на длинной дистанции экономика централизованного планирования выдохлась и сама попала в тяжелый кризис. Причем одной из ключевых причин неудачи советского экономического эксперимента стало низкое качество первичной информации, которая использовалась при составлении планов. «Приписки», «очковтирательство», «лакировка действительности» — эти выражения стали распространенными именно в советский период, поскольку они были посвящены явлениям, носившим тогда массовый характер. Большое количество неточной информации сильно дезориентировало ведомства, занимавшиеся разработкой планов, и те принимали заведомо неэффективные решения. Иными словами, советской экономике мешали все те же экономическая неопределенность и взаимное недоверие, с которыми директивное планирование так и не справилось.
Для снижения экономической неопределенности можно также использовать механизмы индикативного планирования. Индикативное планирование отличается от директивного тем, что уходит от жесткой централизации при принятии решений, а делает акцент на совместной проработке основных направлений развития всеми основными участниками экономических процессов — государством, бизнесом, регионами и муниципалитетами, наемными работниками (в лице профсоюзов), экспертами. Неслучайно французы охарактеризовали такой подход как «планирование на основе договоренностей». В ходе индикативного планирования формулировались долгосрочные цели национальных экономик; выбирались и утверждались основные направления отраслевого и регионального развития; рассчитывались среднесрочные ориентиры по выпуску ключевых видов продукции, по объемам инвестиций и динамике доходов наемных работников; распределялись зоны ответственности между государственными структурами и частным бизнесом; оценивалась потребность в разного рода ресурсах и т. д. При этом все участники процесса выполняли взятые на себя обязательства не в принудительном порядке, а добровольно.
Тем не менее индикативное планирование в конечном счете значительно снижало уровень неопределенности и повышало уровень взаимного доверия в экономике. Это, в свою очередь, приводило к заметной активизации инвестиционных процессов и многолетнему ускорению темпов экономического роста. В частности, в послевоенные годы индикативное планирование очень хорошо показало себя во Франции, Японии, Южной Корее, Индии, что обеспечило этим странам мощные экономические рывки и существенное увеличение конкурентоспособности на международных рынках. Французы до сих пор называют время расцвета своего индикативного планирования в период с 1946 по 1975 год Славным тридцатилетием (Trente Glorieuses).
Правда, в 1980–1990-х годах индикативное планирование почти везде вышло из моды, так как среди лиц, принимающих решения в ведущих странах, распространилось мнение, что прибавившие в мощности и эффективности глобальные механизмы рыночного саморегулирования теперь сами способны справиться с проблемой экономической неопределенности и что даже косвенное участие государства в хозяйственной деятельности должно быть минимизировано.
Это мнение основано не на пустом месте. Действительно, в последние десятилетия как в глобальной экономике, так и в экономиках большинства стран существенно упали темпы инфляции, более предсказуемыми стали колебания валютных курсов, произошло сближение процентных ставок по кредитам, стабилизировались налоговые системы и т. д. Все это, безусловно, работало на снижение уровня неопределенности и повышение уровня доверия в экономике.
Как следствие, экономические власти в большинстве стран в настоящий момент предпочитают наиболее мягкие формы борьбы с экономической неопределенностью, которые предполагают управление лишь некоторыми ключевыми параметрами экономической ситуации — темпами инфляции, ставками по кредиту, обменным курсом национальной валюты, налоговыми ставками и т. п. Многие влиятельные аналитики, в том числе и в России, считают, что этих механизмов регулирования вполне достаточно для нормального экономического развития.
Однако в последние годы эффективность подобных либеральных подходов к экономическому регулированию вызывает все больше сомнений.
С одной стороны, это связано с тем, что, несмотря на улучшение некоторых номинальных параметров экономической стабильности, не сокращается разрыв между бедными и богатыми странами; во многих государствах продолжает усиливаться имущественное расслоение; в большинстве развитых стран темпы экономического роста стали очень низкими, а реальное качество жизни многих групп населения практически не растет; огромные проблемы создают нежелательные миграционные процессы, отчасти простимулированные именно либеральными рецептами по поиску дешевой рабочей силы.
С другой стороны, на озеро глобальной экономики в последнее время прилетела целая стая «черных лебедей» в виде нестандартных кризисов — пандемии COVID-19, опасных климатических изменений, резкого усиления геополитической напряженности. Все эти кризисы повлекли за собой массу социально-экономических проблем, со многими из которых чисто рыночные механизмы раньше никогда не справлялись и в будущем справиться тоже не смогут. Это, в частности, проблема всеобщей доступности медицинской помощи, проблема укрепления обороноспособности, проблема предотвращения экологических катастроф.
Такое развитие событий заставляет многих экспертов предполагать, что вскоре в самых разных странах случится ренессанс индикативного планирования. Вместе с тем совершенно не факт, что в число этих стран попадет Россия, потому что мы продолжаем быть оплотом весьма либеральных подходов к экономическому регулированию, во всяком случае, в сфере макрофинансовой политики.
Я ни в коем случае не хочу сказать, что неукоснительное соблюдение либеральных принципов в макрофинансовой политике — это обязательно плохо. Наоборот, такие классические либеральные меры как использование в монетарной сфере понятных экономических рычагов вместо субъективных указаний начальства; диверсификация банковской системы и развитие финансовых рынков; строгий надзор за деятельностью банков; аккуратная бюджетная политика вполне способны обеспечить стабильность национальной денежной единицы, предсказуемость цен, устойчивость финансовой системы и доступность кредитов, снижая таким образом уровень неопределенности в экономике.
Однако современный российский макрофинансовый либерализм довольно противоречив и непоследователен. Ревностно следуя одним теоретическим постулатам, он может почти не обращать внимания на другие.
Во-первых, наши финансовые власти сводят свою деятельность по уменьшению экономической неопределенности почти исключительно к борьбе за снижение номинальных темпов инфляции. Между тем реальный уровень неопределенности в экономике зависит от целого ряда факторов. Потенциальному инвестору важны не только динамика инфляции, но и предполагаемый объем спроса на его продукцию, стоимость заемных средств, рублевая цена иностранных валют, ожидаемая налоговая нагрузка и прочее. И если ставки по кредиту запретительно высоки, обменный курс рубля подвержен мощным и непредсказуемым скачкам, налоги повышают, а платежеспособный спрос подавляется дефицитом денег в экономике, то прирост инвестиционной активности маловероятен даже при номинальном замедлении инфляции. Потому что по факту экономическая неопределенность остается высокой.
Во-вторых, в российской макрофинансовой политике долгосрочная логика часто противоречит краткосрочной.
Когда речь идет о необходимости жесткой монетарной политики в целях снижения инфляции, аргументация наших финансовых ведомств звучит так: это ничего, что темпы экономической динамики сегодня низки из-за нехватки денег, зато в долгосрочной перспективе мы будем иметь предсказуемый плавный рост с хорошими качественными характеристиками.
Однако когда те же ведомства рассказывают публике о необходимости плавающего курса рубля, аргументация носит противоположный по смыслу характер: да, мы понимаем, что курсовые скачки — это нехорошо для долгосрочных инвестиций, но нам очень важно смягчить сегодняшние шоки.
В этих обстоятельствах возникает закономерный вопрос: если сегодня настоящее приносится в жертву ради будущего, а завтра будущее ущемляется ради настоящего, то каковы все-таки наши главные экономические цели и как мы собираемся их достичь?
В-третьих, имеют место явные логические нестыковки в рассуждениях наших финансовых ведомств о влиянии монетарных факторов на экономический рост.
Сегодня один большой финансовый начальник говорит о том, что вливать дополнительные деньги в российскую экономику бессмысленно. Свободных ресурсов и производственных мощностей у нас почти нет, поэтому никакого прироста производства не будет, только цены взлетят и всё.
Через два дня другой финансовый начальник говорит: вы посмотрите, какой у нас перегрев в экономике — второй год прирост промышленного производства составляет 4%, прирост доходов населения — 6–8%, а прирост инвестиций — 10–11%; экономику срочно надо тормозить.
Вообще говоря, это взаимоисключающие мнения и при этом оба, на мой взгляд, скорее неверные.
С одной стороны, недавнее вливание дополнительных денег в российскую экономику привело не только к повышению цен, но и к самым высоким приростам производства, инвестиций и доходов населения за последние 15 лет.
С другой стороны, слова о перегреве российской экономики тоже звучат несколько странно. Наша экономика давно нуждается в масштабных структурных сдвигах — технологических, отраслевых, пространственных. И сейчас эти сдвиги у нас начались, пусть и под давлением внешних обстоятельств. В свою очередь, реструктуризация экономики всегда требует значительного увеличения инвестиционной активности и влечет за собой рост спроса на ключевые ресурсы. В нашей сегодняшней ситуации ключевой ресурс — это рабочая сила, поэтому она дорожает за счет опережающего роста зарплат. Однако это тоже нормальный процесс, поскольку рабочая сила у нас многие десятилетия недооценивалась. Доля оплаты труда в российском ВВП всегда была ниже, чем в развитых странах. И это обстоятельство серьезно сдерживало рост производительности труда в нашей экономике. А сейчас производительность труда пошла вверх, и это мало похоже на перегрев экономики.
Здесь я хотел бы остановиться и поздравить всех читателей с наступающим Новым годом! Все равно нас с финансовыми начальниками рассудит только будущее. Но давайте надеяться, что в 2025 году цены в России все-таки приостановят свой разбег, кредиты станут заметно дешевле, курс рубля стабилизируется, а наши с вами зарплаты вырастут больше, чем ценники в магазинах.
Дмитрий Кувалин, заместитель директора Института народнохозяйственного прогнозирования РАН
