Научная Россия от 08.12.2021
По оценкам МВФ, спад экономики, вызванный пандемией, оказался внезапным и глубоким. Как он отразится на экономике в будущем? О прогнозах и возможных последствиях рассказывает академик Борис Николаевич Порфирьев, научный руководитель Института народнохозяйственного прогнозирования РАН.
– С появлением коронавируса наш словарный запас пополнился новым термином «коронакризис». На какой из сфер нашей жизни он отразился сильнее всего?
– Действительно, мы привыкли говорить о коронавирусе в контексте медицины и здравоохранения. Термин «коронакризис» отражает влияние пандемии на всю систему социально-экономических отношений, которая и оказалась в кризисе. Этот кризис уникален: во-первых, он охватил все без исключения экономические системы мира, хотя и в разной степени; во-вторых, его причины находятся вне экономики, но обусловлены коронавирусной пандемией и связанными с ней ограничениями. Хотя это далеко не первая пандемия в истории человечества, однако, согласно имеющимся данным, впервые за послевоенные годы она привела к экономическому кризису. Мировая экономика упала к июню 2020 г. более чем на 5%, сокращение по итогам 2020 г. составило 3,5%. В России снижение внутреннего валового продукта (ВВП) было скромнее – по данным Росстата, на 3,1%.
Основная причина такого ухудшения ситуации – сокращение экономической активности из-за введенных государством жестких ограничительных противоэпидемических мер. Больше всего это отразилось на сфере услуг, обеспечивающей основной вклад в ВВП и в развитых странах, и в России, в которой наиболее высока занятость, интенсивнее всего взаимодействие между людьми и которая испытала наибольший шок от ограничительных мер. Вначале они охватили сектор туристических услуг, включая авиаперевозки, с целью максимально уменьшить перемещения и контакты зараженных людей. В результате спад в области международного туризма достиг 74%; авиаперевозок – 60%; в мировой торговле – 15%. Далее ограничения были расширены на гостиничный и ресторанный бизнес.
Так, в России производство добавленной стоимости в этих сферах в 2020 г. сократилось почти на четверть (24%), в культуре и спорте – более чем на 11%, во внутренней торговле – на 3%.
Что касается производства, в сравнении со сферой услуг спад в мировой обрабатывающей промышленности был менее значительным – 8%, главным образом благодаря Китаю; в развитых странах снижение объемов выпуска в данной отрасли достигало 16-17%. В России этот показатель сохранился – падение менее чем на 0.1% при существенных различиях между отдельными отраслями и производствами, тогда как в горнодобывающей промышленности падение превысило 10%.
Если обратиться к последствиям коронакризиса для основных субъектов экономики, сильнее всего пострадал средний и особенно малый бизнес, включая самозанятых. В системе национальных счетов это отражается в позиции «Деятельность домашних хозяйств как работодателей», которая в России в 2020 г. упала на 26% и пока далека от восстановления. Это не замедлило сказаться самым негативным образом на потреблении домашних хозяйств, которое в глобальном масштабе сократилось впервые за послевоенный период более чем на 70%, обусловив падение мирового ВВП и став уникальной чертой нынешнего коронакризиса. В России потребление домашних хозяйств сократилось на 4,8%, больно ударив не только по экономической динамике этого хозяйственного сектора, но и по доходам его субъектов и всего населения страны. Они упали на 3,5%. усугубив негативную тенденцию их снижения в предыдущие годы.
– А есть ли сферы, в которые коронакризис наоборот принес новые возможности для роста?
– В 2020 г., несмотря на коронакризис, в непроизводственной сфере выросли финансовые и страховые услуги – почти на 8%, а также расходы на госуправление – на 2,5%. Рост государственного потребления на 4%, связанный во многом с формированием и реализацией антикризисного пакета поддержки населения и экономики, включая рост бюджетных расходов более чем на четверть, стал единственным элементом счета использования ВВП со знаком плюс. По подсчетам моего коллеги члена-корреспондента РАН А.А. Широва, он обеспечил 0.7 процентных пункта вклада в экономическую динамику, благодаря чему падение затормозилось и остановилось, как уже упоминалось, на уровне минус 3,1%.
В сфере производства введенные противоэпидемические ограничения стимулировали – ив мире, и в России – рост спроса на фармацевтическую продукцию, медицинские услуги и изделия, а также цифровые продукты и услуги, которые использовались в растущих объемах и масштабах как населением (значительная часть которого перешла на дистанционный режим работы, так называемую удаленку), так и врачами (в формате телемедицины). Это создало благоприятные возможности для развития соответствующих видов экономической деятельности. Еще стоит отметить пищевое и химическое производства, а также сельское хозяйство, строительство, предприятия ОПК, которые в целом сохранили уровни производства и, что важно, занятости, главным образом благодаря выборочной политике государства в применении жестких ограничительных мер.
– Каким был уровень государственной поддержки?
– По разным оценкам, на противодействие коронакризису российское правительство выделило средства в объеме от 4% до 5% ВВП. Это значительно меньше, чем, например, антикризисная программа в 2009 г., которая обошлась примерно в 10% ВВП; или так называемые пакеты антикризисных мер, связанных с противодействием нынешней коронавирусной пандемии и ее последствиям, в других странах. Так, в Китае они оцениваются в 13% ВВП, в США – в 25-26% ВВП, в Германии, Италии, Японии – до 60%. Если соотнести эти расходы с величиной сокращения ВВП в 2020 г., которая практически во всех этих странах, исключая Китай, оказалась заметно выше российской, то с сугубо макроэкономической точки зрения российскую антикризисную программу можно было бы считать относительно эффективной.
Однако отсюда нельзя делать вывод о ее интегральной социально-экономической эффективности: если учитывать динамику и масштабы заболеваемости, смертности населения, достигшие в ноябре 2021 г. пиковых значений, неизбежны негативные последствия для работоспособности и производительности труда и, соответственно, для роста экономики, повышения ее конкурентоспособности. Неслучайно в отличие от текущего года восстановления экономики с ожидаемыми темпами роста 4,3-4,5% ВВП прогнозы на следующий год менее оптимистичны. Что касается мировой экономики, по данным опросов мирового бизнеса, 60% респондентов считают пандемию угрозой ее будущему росту; почти половина опрошенных – угрозой росту национальных экономических систем.
– А с чем может быть связана недостаточная эффективность мер?
– Не будучи социологом, не могу компетентно обсуждать особенности социального поведения различных групп российского общества, хотя очевидно, что это важнейший фактор. Если же обратиться к экономике, стоит вспомнить начало реализации антикризисной программы, когда были установлены приоритеты господдержки – определены наиболее уязвимые группы населения, сформирован список пострадавших отраслей производства и видов экономической деятельности, в соответствии с которыми правительство выделяло дотации и субсидии, смягчало условия кредитования, в том числе ипотеки, и т.д. Исключительно важным был и остается комплекс мер по оказанию помощи семьям с детьми, пенсионерам: по оценкам специалистов нашего института, эти меры добавили 1,2% роста ВВП, тем самым сдержав темпы его совокупного снижения.
Между тем, как я уже говорил, явно недостаточной оказалась поддержка среднего и особенно малого бизнеса, а также самозанятого населения. Именно в этом сегменте произошло наибольшее падение доходов, что в итоге, несмотря на рост заработной платы и пенсий, повлекло за собой общий спад реальных денежных доходов населения и в конечном счете потянуло всю экономику вниз. Думаю, из этого стоит сделать выводы, в том числе и применительно к мерам противодействия нынешней, четвертой волне пандемии, в ходе которой государству снова пришлось прибегнуть к введению нерабочей недели в конце октября – начале ноября.
Согласно оценкам, опубликованным в докладе квартального прогноза экономики Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, посткризисное восстановление российской экономики завершилось к концу первого полугодия, а докризисный объем ВВП был достигнут уже в апреле этого года.
– Благодаря каким мерам этого удалось достичь? И что это значит для населения страны?
– Полагаю, сработали меры поддержки, реализованные в 2020 г., о которых шла речь ранее. Плюс к тому сказался спад заболеваемости на определенном этапе, что практически сразу отразилось на экономической активности населения. При этом, как я уже упоминал, в России в отличие от других стран тотального закрытия предприятий не было; использовался селективный подход, а в тех случаях, когда был задействован карантин, его продолжительность составляла не более четырех-пяти недель, что помогло экономике быстрее восстановиться. Если бы использовалась жесткая модель карантина на более продолжительный срок, картина была бы иной: по оценкам специалистов нашего института, после двух с половиной месяцев жесткого локдауна наступала точка неприемлемого ущерба, который бы превысил объем антикризисного пакета поддержки со стороны правительства.
И, конечно же, очень значимую роль сыграл отложенный спрос населения, рост которого в конце 2020 г. – начале 2021 г. оказался настолько стремительным, что не все экономические субъекты оказались к этому готовы, рассчитывая на более плавный выход из кризиса; возник дефицит на определенные товары, что отразилось и на инфляционных эффектах. Этот быстро возросший спрос стал мощным драйвером подъема российской экономики, который к концу текущего года ожидается на уровне 4,3-4,5%. Говоря о факторах роста, нужно специально подчеркнуть, что практически половину вклада в него обеспечивает спрос населения. Поэтому его поддержка государством – не только социально-гуманитарный императив, но и важнейшая экономическая функция. При этом особое значение имеет поддержка малоимущих семей, семей с детьми, пенсионеров, которые потребляют преимущественно отечественную продукцию, что важно с точки зрения развития импортозамещения и поддержки отечественного производителя, в том числе малого и среднего бизнеса.
– У каждого государства должен быть некий план на случай непредвиденных ситуаций и кризисов. Насколько мир и Россия в частности оказались готовы или не готовы к пандемии?
– Такие планы, конечно же, готовятся и в мире, и в России соответствующими структурами. Хорошо это знаю, так как много лет занимаюсь вопросами управления экономикой в чрезвычайных ситуациях. В России существует Единая государственная система предупреждения и ликвидации чрезвычайных ситуаций (РСЧС), которая включает планирование, обеспечение готовности и действия, включая ЧС биолого-социального характера, к которым относятся эпидемии. Применительно к ним главными координаторами выступают Минздрав России и Роспотребнадзор во главе с главным санитарным врачом. Благодаря планированию и действиям этих структур риски такого рода ЧС сокращаются до минимума, что мы наблюдали в действительности на протяжении многих лет.
Что касается нынешней коронавирусной пандемии, ситуация противоречива. С одной стороны, по большому счету, по-настоящему эффективного противодействия такой масштабной и, что особенно важно, с постоянно меняющимися (из-за мутаций) факторами угроз пандемии не сумела обеспечить ни одна страна, кроме, может быть, Китая. Иначе откуда более 250 млн случаев заболеваний и 5 млн смертей в мире, в том числе, и более всего, у мирового экономического лидера – США? Дело, думается, не только в новизне источника пандемии, но и в определенной недооценке этой опасности государством. Так, в тех же Соединенных Штатах, насколько известно, до недавних пор вместо необходимых 20 млн тестов в сутки проводилось 2 млн, или 10% от потребности, при том что необходимые для этого $6 млн затрат в 200 раз (!) уступали издержкам от введения карантина, которые, по оценкам Гарвардского университета, обходятся в $12 млрд в сутки.
Недооценка степени опасности пандемии долгое время была свойственна и мировому сообществу в целом. Пример: с 2010 г. Всемирный экономический форум, который ежегодно проходит в Давосе с участием ведущих политиков и бизнесменов, регулярно публикует прогнозы группы по глобальным рискам на предстоящее десятилетие. Во всех докладах вплоть до 2020 г. (опубликован в феврале того года) риски пандемии фигурировали где- то во втором эшелоне, намного уступая рискам изменения климата и природным бедствиям. Только в прогнозе на 2021 г. риски пандемии заняли место в группе основных угроз экономике и обществу, но даже в этом случае, сравнявшись с рисками изменения климата и природных бедствий по масштабам ожидаемого ущерба и потерь, они тем не менее уступили им по вероятности наступления такого события. Еще один пример. В связи с опытом эпидемий 2003 г. (тяжелый острый респираторный синдром, SARS) и 2012 г. (ближневосточный респираторный синдром, MERS) на сессиях
Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) несколько раз поднимался вопрос о нарастающей угрозе коронавирусной пандемии и включении ее в число приоритетов национальных систем планирования и готовности действий в чрезвычайных ситуациях и взаимодействия государств в этой сфере. Однако этот призыв ВОЗ не был в должной мере услышан и воспринят, что, конечно, отразилось на эффективности планирования.
С другой стороны, что касается нашей страны, на первом этапе, когда внезапно возникла угроза, подлинные масштабы и тяжесть которой не мог оценить никто, во многом из-за того, что этот вирус был ранее неизвестен медицинской науке, отечественная РСЧС в целом сработала. Предшествующий опыт работы эпидемиологов, в том числе заделы по вакцине против Эболы, позволили в кратчайшие сроки создать сразу несколько вакцин против коронавирусной инфекции. Добавим к этому профессиональные. самоотверженные действия медиков, которые помогли существенно смягчить обстановку. Особо выделим интеграционный эффект РСЧС. проявившийся в координации действий медиков с Минобороны России, которое помогло оперативно построить госпитали и направило туда своих врачей. Не стоит забывать и ранее упомянутую антикризисную программу правительства. Связано ли все это с планированием и готовностью действий, свидетельствует ли об их результативности? На мой взгляд, без сомнения.
В то же время нынешняя пандемия со всей очевидностью подтвердила насущную необходимость качественного совершенствования системы здравоохранения в России (и не только в ней). В основу организации отечественной системы в свое время были положены принципы и приоритет профилактической медицины, обоснованные и реализованные Н.А. Семашко (советский партийный и государственный деятель, врач, один из организаторов системы здравоохранения в СССР. – Примеч. ред.). Они дали замечательные результаты, благодаря которым советскую систему организации здравоохранения многие зарубежные коллеги оценивали как образцовую. К сожалению, многое было утрачено в 1990-е гг., не все гладко развивалось и в последующие годы, но все же осталась основа, на которой можно и нужно развивать по- настоящему современную систему здравоохранения, укрепляя ее не только материально и технически, но и в кадровом и финансовом отношении. В последнем случае, как представляется, следовало бы еще раз вернуться к соответствующей статье бюджета на 2022 г. и 2023-2024 гг., которая пока предусматривает хоть и небольшое, но сокращение в постоянных ценах расходов на здравоохранение.
И еще одно соображение в отношении его организации, связанное с уроками нынешней пандемии, конкретнее – с добровольным подходом к вакцинации. Не будем подвергать сомнению принципы демократии, однако эффективность такого подхода к вопросам вакцинации в разных странах вызывает вопросы. Четвертая волна заболеваемости едва ли не целиком связана с нежеланием существенной части людей вакцинироваться, что создает риски для общества в целом, по сути, обесценивая выбор не менее значительной его части, которая сделала прививки. А ведь это противоречит принципам демократии. Очевидно, нужны более сбалансированные решения, учитывающие такого рода разногласия, но в любом случае не ставящие под угрозу безопасность общества в целом. Поэтому уже сейчас многие государства принимают решение об обязательной вакцинации определенных категорий людей, прежде всего государственных служащих, медработников, работников сферы услуг и общественного питания. Представляется, что такую модель действий следовало бы реализовать намного раньше, в том числе в России.
– Есть ли прогнозы того, каким будет постпандемийный мир и когда мы сможем перешагнуть эту историю?
– Прогнозы есть всегда. На мой взгляд, разговоры о том, что постпандемийный мир чуть ли не на пороге, преждевременны. Тем не менее, в конце 2020 г., когда во многих странах мира сократились заболеваемость и смертность, вызвав определенный прилив оптимизма, активизировались обсуждения «светлого будущего». Однако сейчас ясно, что оптимизм пока не оправдан, прежде всего из-за низких темпов вакцинации населения, особенно в развивающихся странах. Согласно сделанному в январе 2021 г. прогнозу британских аналитиков из Economic Intelligence Unit, подразделения авторитетного еженедельника Economist, ситуация с вакцинами там стабилизируется не ранее конца 2022 г. И, хотя к осени 2021 г. ситуация в ряде развитых стран и в Китае, которые вышли практически на 70%-й уровень вакцинации, выглядела существенно лучше данного прогноза, перспективы наименее развитых государств остаются, мягко говоря, безрадостными, как минимум до конца 2022 г. — начала 2023 г. Ранее вряд ли удастся, как вы выразились, «перешагнуть эту историю».
Если же попытаться заглянуть за этот горизонт, мир, усвоив (хочется надеяться) суровые уроки пандемии COVID-19 и коронакризиса в целом, а также наложившихся друг на друга последствий природных бедствий, кризиса в энергетике, политических конфликтов, будет уделять намного больше внимания эффективности управления различными рисками. Важную роль в этом должны сыграть цифровизация экономики, информационные и коммуникационные технологии, которые будут использоваться активнее: от систем мониторинга и раннего предупреждения о чрезвычайных ситуациях любого характера, управления производственными и логистическими процессами до дистанционных работы и обучения, диагностики и лечения заболеваний. Как известно, сфера ИКТ в пандемию показала сильный рост: люди перешли на удаленный режим работы и учебы, что послужило стимулом для развития технологий связи; резко возрос спрос на услуги цифровой медицины. И речь не только о переносе данных о пациентах в цифровой формат, но и об использовании телемедицины для консультации и лечения. Этот тренд наблюдался и до пандемии. Но именно события 2020 г. подстегнули развитие этой сферы.
С макроэкономической, стратегической точки зрения пандемия не изменила принципиальных вызовов, перед которыми стоит российская экономика: технологическая и структурная модернизация – качественное совершенствование структуры экономики, прежде всего в пользу перерабатывающих отраслей, использование наилучших доступных технологий и развитие высокотехнологичных производств. При этом речь не идет об отказе от сырьевого сектора хозяйства: как показал опыт, относительная устойчивость российской экономики к таким испытаниям в существенной степени связана с ее структурой, в которой значительную часть занимает сырьевой сектор. Структура с преобладанием сырьевых товаров в экспорте и конечной готовой продукции в импорте оказалась более устойчивой к кризису. Это же обстоятельство позволило выстоять российской экономике и в кризис 2009 г.
Сейчас принято критиковать сырьевой сектор, называя его «ресурсным проклятием». Но ко всему необходимо подходить очень взвешенно, не перегибая палку и не выплескивая вместе с водой ребенка. Это не означает, что нам нужно до конца дней своих продолжать экспортировать сырье, хотя и не использовать конъюнктуру мирового спроса – как лишний раз доказал пример упущенных возможностей экспорта угля в 2020 г. и использования таких возможностей в отношении газа осенью 2021 г. – было бы крайне недальновидно. Необходимо глубже перерабатывать сырье, удлиняя производственно-технологические цепочки, и экспортировать товары с большей добавленной стоимостью, повышая выручку.
Еще важнее более эффективно использовать энергетические и минеральные ресурсы внутри страны. По показателю энергоемкости ВВП Россия существенно проигрывает конкурентам, главным образом, из-за технологического отставания. Наилучшие доступные и перспективные технологии – более производительные, трудосберегающие (что важно для России, учитывая дефицит трудовых ресурсов, усугубляемый последствиями пандемии) и экологичные, в том числе по климатическим критериям. Только их масштабное использование может обеспечить конкурентоспособность российской экономики и устойчивую динамику экономического роста.
Без этих преобразований, согласно модельным расчетам, страна вряд ли сможет выйти на темпы роста ВВП в долгосрочной перспективе выше 2%, уступая общемировому показателю и, соответственно, не получая уровня доходов, необходимых для повышения качества жизни. Это главная интегральная национальная цель развития, достижение которой неразрывно связано с приоритетами здоровья человека, его образования и культуры в стратегиях социально-экономического развития страны, что должно найти отражение в росте финансовой поддержки государства. Например, на сегодня совокупные расходы на здравоохранение составляют 5,3% ВВП, а государственные расходы – порядка 3,5% ВВП, что, конечно, недостаточно.
– Каковы оценки влияния заболеваемости и смертности на экономику?
– Влияние этого фактора на российскую экономику нельзя недооценивать, тем более что показатели заболеваемости (доля заболевших в населении страны) и летальности (доля умерших в общей численности заболевших) от COVID-19 в нашей стране превосходят общемировые показатели соответственно в Евраза (55% против 3,1%) и в 2.5 раза (4.5% против 2,1%). В ноябре текущего года, как известно, уровень смертности достиг рекордных величин за все время пандемии: более 1 тыс. человек в сутки.
По разным оценкам, вклад смертности в снижение динамики ВВП в 2020 г. составил порядка 0,2 процентных пунктов (аналогичные оценки по влиянию заболеваемости на экономический рост мне неизвестны). Что касается другого измерения – социально-экономической нагрузки так называемой дополнительности смертности и заболеваемости, – здесь необходима другая оценка, а именно, стоимости потерь жизни и здоровья в отношении к ВВП. Такая оценка осуществляется с использованием показателя экономической ценности жизни человека (как его именуют статистики, ценности среднестатистической жизни – VSL) для обоснования необходимого уровня затрат на спасение (защиту) этой жизни. Оценки для России разные: от 4 млн руб. (Роспотребнадзор) до 20 млн руб. (Всемирный банк). По моим расчетам, в любом случае, исходя из масштабов дополнительной смертности от прямого и косвенного влияния COVID19 в 2020 г., оцениваемого Росстатом в 163 тыс. человек (прогноз на 2021 г. – 400 тыс.), социальная нагрузка на экономику составляет 1,3% ВВП (прогноз на 2021 г. – 3,3-3,5% ВВП).
В отношении нагрузки на экономику от заболеваемости, как известно, по состоянию на 20 ноября 2021 г. из 9,3 млн заболевших в России почти 8 млн человек выздоровели. Точнее, закрыли больничные листы, учитывая, что отечественные медики (как и их коллеги в других странах) фиксируют серьезные проблемы со здоровьем у многих переболевших, определенная часть которых вновь попадают на больничные койки с осложнениями, обусловленными последствиями коронавируса. По оценкам ВОЗ, порядка 10% переболевших перенесли это заболевание в тяжелой форме, что означает значительные негативные последствия для трудоспособности, не говоря уже о производительности и креативности работников. Если оттолкнуться от приведенной оценки, по нашей экспертной, причем консервативной прикидке, социально-экономическая нагрузка, обусловленная этим фактором, как минимум не уступает таковой от дополнительной смертности. Таким образом, совокупная нагрузка на экономику в 2020 г. достигала порядка 3% ВВП (это сопоставимо с величиной его сокращения, которая, напомним, составляла 3,5%); по оценке, в 2021 г. этот показатель увеличится вдвое.
– Вы уже несколько раз упомянули кризис 2008 г. Как мне кажется, тогда весь мир вышел из него благодаря кооперации, совместным действиям. Почему сейчас, когда известен общий враг, государства не хотят объединять усилия?
– В 2009 г. мир действительно довольно быстро вышел из кризиса, хотя темпы и эффективность этого выхода сильно различались по странам; некоторые из них до сих пор испытывают существенные трудности. При этом, как и сейчас, определенная кооперация действий существовала, но до полного взаимодействия было далеко. Тот кризис в отличие от нынешнего коронакризиса имел циклический характер, и способы его урегулирования были хорошо известны и потому оперативно задействованы. Наиболее уязвимой сферой тогда оказалась финансовая, поэтому все страны, включая и Россию, активно применяли пакеты государственной поддержки, в которых доминировали ресурсы для помощи банкам и другим финансовым учреждениям; помощь реальному сектору экономики была куда скромнее. По разным подсчетам, эти меры поддержки в России стоили от 10 до 11% ВВП.
Сейчас совсем другая ситуация. Коронакризис порожден внешними для экономики причинами, негативные тренды в экономике обусловлены, прежде всего, ограничительными мерами, которые сопровождались падением производства, доходов и т.д. Иными словами, природа кризиса оказалась другой и потребовала, во-первых, поддержки не финансового, ареального сектора экономики и особенно домохозяйств, а также наиболее уязвимых групп населения (что и было сделано правительством, а насколько эффективно, обсуждалось нами ранее); во-вторых, и это главное, мер сдерживания самой пандемии – прежде всего через вакцинацию, необходимость которой, к сожалению, продолжает недооцениваться населением, несмотря на усилия государства и ее эффективность. О последней свидетельствует не только отечественный опыт, но и мировая статистика.
По данным авторитетной консалтинговой компании McKinsey, в США, Великобритании и Франции число госпитализаций и смертности от COVID-19 в расчете на 100 тыс. населения для вакцинированных пациентов в разы (в отдельные месяцы на порядок!) уступает показателям вакцинированных. Помимо сбереженных жизней это означает сохранение трудоспособности и производительности людей и сокращение затрат на эту статью медицинских расходов с возможностью использования средств на другие, в том числе медицинские цели.
Вместе с тем вы совершенно правильно ставите вопрос о кооперации усилий государств по борьбе с пандемией, которая – как глобальный феномен – объективно требует усиления совместных действий. Но, к сожалению, мир продолжает идти по пути регионализации и обособления – грубо говоря, каждый за себя. Это отчетливо видно и в геополитике: чего только стоят одни санкции, которые только ужесточаются, несмотря даже на пандемию и страдания людей; и в экономике, как доказывает пример с вакцинами. Их разработчики и производители – компании фармацевтического сектора экономики, отличающегося исключительно высокой степенью монополизации, – оказались в центре событий и воспользовались происходящим по полной программе.
Вспомним ситуацию вокруг отечественной вакцины «Спутник V», отвергнутой в Европе, США. Японии и даже не одобренной ВОЗ не потому, что она неэффективна, – скорее наоборот: ее эффективность превращает отечественные компании и Россию в серьезного конкурента, способного забрать весьма лакомую часть мирового рынка лекарств и медицинских препаратов. Или ситуацию с поставкой, точнее ее дефицитом, вакцин фарм- гигантов этих же развитых государств в развивающиеся страны. Понятно, что в рыночной экономике корпорации стремятся воспользоваться конъюнктурой спроса, но в тяжелые времена человеческой истории пристало руководствоваться соображениями социально-гуманитарного плана. Тем более, что сегодня использование так называемых критериев ESG (environmental, social and governance) в качестве главных показателей рейтингов успешности компаний – едва ли не главная тенденция в развитии и лозунг западного бизнеса; правда, применительно почти исключительно к климатическому вызову, но когда речь идет о коронакризисе и его последствиях, об этих критериях почему-то забывают.
– Мы сегодня много говорили об экономических показателях и прогнозах, которые в том числе составлены в вашем институте. Расскажите о его истории.
– Институт, как следует из его названия, занимается кратко-, средне- и долгосрочными прогнозами развития нашей экономики. Как любил повторять академик В.В. Ивантер, один из создателей современного ИНП РАН и его директор в течение 20 лет, такой прогноз – это не предсказание будущего, а анализ и оценка последствий реализации выбранных решений (сценариев развития). Это делается на основе модельного инструментария, который разрабатывается и постоянно совершенствуется специалистами института на протяжении всех 35 лет его существования начиная с 1986 г. Именно тогда лаборатория Центрального экономико-математического института АН СССР усилиями академика А.И. Анчишкина, авторитетного экономиста-практика, работавшего в Госплане СССР и основателя ИНП РАН, трансформировалась в новый институт, чтобы обеспечить мощную интеллектуальную поддержку академического сообщества научно-технологической модернизации экономики, в которой так нуждалась страна. Как видим, задача никуда не делась и остается остроактуальной.
Сменивший скоропостижно ушедшего из жизни А.И. Анчишкина академик Ю.В. Яременко не только продолжил реализацию его планов, но и придал новый мощный импульс развитию нашего института, в том числе созданию новых методологии исследований и экономико-математических моделей.
– Каким инструментарием пользуются сотрудники института?
– Арсенал достаточно широк, он охватывает практически весь известный в экономической науке спектр инструментов. В его основе – модели межотраслевого баланса, которые были разработаны в нашей стране и прославились благодаря одному из их творцов – В.В. Леонтьеву, нобелевскому лауреату по экономике 1973 г. Эти модели постоянно совершенствуются моими коллегами, подлинными энтузиастами своего дела и специалистами мирового уровня, что ежегодно подтверждает их участие в крупнейших международных конференциях, семинарах и совместных научных исследованиях.
Отрадно, что исследования и прогнозы ИНП РАН востребованы и научным сообществом, и особенно в практике государственного и корпоративного управления, на международном уровне, в делах, связанных со сферой здравоохранения, в том числе с поддержкой принятия решений по противодействию коронавирусной пандемии, включая совершенствование моделей, используемых для оценки и прогноза последствий пандемии в России. Искренне рад, что среди наших сотрудников много молодых ученых. Именно за ними будущее и нашей науки, и нашей страны.
