Материалы портала “Научная Россия” от 18.10.2018
Академик Ивантер В.В. рассказывает об истории возникновения Института народнохозяйственнего прогнозирования РАН, его функциях и о прикладном значении для государства. Ивантер В.В. объясняет какого рода исследованиями занимается Институт, как его работа может помочь в улучшении экономической ситуации. Также он рассуждает о нынешних экономических и социально-экономических проблемах в России.
– Виктор Викторович, 20 лет вы руководили Институтом народнохозяйственного прогнозирования Российской академии наук в качестве директора, а теперь стали его научным руководителем. Расскажите, пожалуйста, с чего этот институт начинался, какова его история, для чего он был создан?
– Этот институт выделился из состава Центрального экономико-математического института (ЦЭМИ). Тогда ЦЭМИ был самым большим в мире экономическим институтом, больше тысячи научных сотрудников. Новый институт назвали Институтом экономики и прогнозирования научно-технического прогресса (ИЭП НТП), а его первым директором стал академик А.И. Анчишкин. Этот институт был создан на основе трех больших подразделений: отдела прогнозирования, который возглавлял сам А.И.Анчишкин, отдела межотраслевого моделирования и макроструктурного анализа под руководством академика Ю.В. Яременко и отдела, изучавшего социальные и региональные проблемы, который возглавлял академик С.С.Шаталин. Главной задачей института была координация разработки так называемых Комплексных программ научно-технического прогресса (КП НТП) с 20-летним горизонтом планирования. Хотя на самом деле КП НТП представляли собой полноценные социально-экономические прогнозы, а институт, через пять лет переименованный в Институт народнохозяйственного прогнозирования, фактически стал головной организацией по этой теме..
– В каком это было году?
– Институт был создан в 1986 году. Но прогнозами мы занимались и до этого, естественно. Это было необычно, потому что, вообще говоря, в тоталитарной экономике прогнозы, вроде бы, не должны существовать. Должны быть просто директивные планы. В это время АН СССР принимала активное участие в разработке КП НТП, причем разработкой ее социально-экономической части руководили сначала Анчишкин, потом Яременко. Оба они сыграли огромную роль в становлении и развитии нашего института.
Вообще мы всегда были институтом очень своеобразным, здесь работали очень разные люди. Многие из них потом вошли в так называемое правительство реформ, в том числе Гайдар, Шохин, Нечаев, Салтыков, Лопухин и другие. Надо сказать, как академические исследователи они были очень квалифицированными людьми. А вот управленцами оказались не такими удачливыми, к сожалению.
– Вы занимаетесь фундаментальными или прикладными исследованиями?
– С одной стороны, мы фундаментальные исследователи, с другой – мы, говоря словами Ю.В.Яременко, контора по написанию прогнозов. Мы всегда работаем на власть.
– В каком смысле?
– Мы работаем по их заказам. Но при этом, будучи академическим заведением, мы самостоятельны, независимы в своих суждениях. Мы что насчитали, про то властям и говорим. Кроме того, нужно учитывать, что мы занимаемся не политологическими, а экономическими исследованиями. Поэтому свои утверждения мы строим прежде всего на результатах расчетов. Вообще я бы сказал так: по большому счету, вся экономическая наука состоит из двух разделов – измерений и болтовни. Мы занимаемся измерениями.
– А болтовней кто?
– А болтовней масса народа занимается. Всех и не назовёшь. Довольно много людей говорят: «Как мне кажется», «Я думаю», «Я уверен».
– Что вам удалось просчитать и измерить?
– По поводу расчетов я тоже хочу внести одно уточнение. Некоторые путают две разные вещи. Это экономические прогнозы и экономические предсказания. Экономические предсказания – это попытка угадать будущее. В том числе пытаются угадать будущие цены на нефть, золото, ценные бумаги и т.д. Есть масса людей, которые что-нибудь такое экономическое предсказывают. Но если вы хотите угадать будущее, то в действительности цыганки – наиболее удачный инструмент для этой цели. Но мы этим не занимается. Экономические прогнозы – это очень конкретная вещь. Это оценка последствий тех или иных действий или бездействий. Мы делаем гипотетический сценарий, основанный на том или ином поведении экономических агентов, и считаем последствия этого поведения. Иными словами, мы стараемся ответить на вопрос «что будет, если…». Разумеется, такой вопрос сам по себе подразумевает наличие различных сценариев для будущего.
– Удалось ли вам, например, дефолт спрогнозировать?
– Мы в это время занимались не предсказанием дефолта, а предлагали меры, которые нужно предпринять, чтобы его не было.
– То есть, для вас было очевидно, что все к этому движется?
– То, что всё это приведет к дефолту, было очевидно большому числу людей. Это не было тайной. Я бы сказал, что и властные структуры вполне понимали, что это произойдет. Правда, никто там не хотел говорить о том, что это не случайное, а закономерное явление. Искали какие-то внешние причины, винили во всём кризис в Юго-Восточной Азии. Но то, что это произошло – на самом деле закономерное последствие финансово-экономической политики тех лет. Другой вопрос, можно ли было в той ситуации в принципе избежать дефолта? Думаю, что шансы имелись, но для этого нужно было серьезно изменить политику.
– Вы предлагали какие-то меры, которые могли помочь избежать дефолта и всех его последствий?
– Да, мы предлагали и пытались донести свои соображения до властей. У нас всегда как у экспертной организации были определенные отношения с властными структурами. Мы никому не грубим и не хамим. Всегда есть масса людей, которым обязательно нужно обозвать власть имущих какими-нибудь грубыми словами. В условиях свободы слова это легко делается и даже, может быть, кому-то доставляет удовольствие. Мы этим не занимались. Мы внятно говорим о том, что, по нашему мнению, нужно сделать для того, чтобы иметь благополучие в экономике, с одной стороны, а с другой стороны, что не надо делать. Но, понимаете ли, в чем дело, есть принципиальная разница между академическими исследователями, вроде нас, и правительством. Мы не несем ответственности за предлагаемые нами решения, а правительство ответственность за свои решения несет. С этой точки зрения я их осторожность и нерешительность отчасти понимаю.
– А какие конкретно меры вы предлагали?
– Нужно было отказаться от идеи весь дефицит бюджета покрывать за счет дорогих заимствований с рынка. Ясно, что этого нельзя было делать. Не потому, что это плохо само по себе, а просто потому, что тогда экономика была не готова к этому. А так у нас вполне деловые взаимоотношения с властью. Мы сообщаем наше мнение, в последние годы они его временами слушают.
– Слушают все-таки?
– Слушают и слушаются – это совершенно разные вещи. В действительности, желание аналитиков нашего типа заключается в том, чтобы нас выслушали. А вот что произойдет дальше – к сожалению, от нас мало зависит. Однако опыт показывает, что, когда не прислушиваются к мнению аналитиков, ничего хорошего не получается. Например, в конце 1980-х годов мы очень активно доказывали, что необходим набор действий для изменения экономической ситуации. И что желаемый результат нельзя получить быстро.
Сначала власть вообще не желала ничего делать, опасаясь последствий. А потом она как-то сразу поверила в то, что все результаты можно получить практически мгновенно, и вера в рыночное чудо стала мнением не только власти, но и мнением общества. Вспомните поведение людей в период конца 1980-х, начала 1990-х годов. Многие искренне верили, что буквально через три месяца, ну через год будет новая рыночная экономика и при этом совершенно потрясающая жизнь.
А мы говорили: слушайте, для того, чтобы перейти от одной системы к другой, нужно изменить саму структуру экономики. Это не может произойти быстро и само собой. Мы хотим другую жизнь, но не хотим ничего менять в нашем производственном аппарате. Это невозможно. В советские времена у нас был один крупный автомобильный завод – ВАЗ. Для того, чтобы были автомобили, нужно построить не один, а несколько заводов, и они будут конкурировать друг с другом. Нужно время, нужно много работать. А народ: «Да нет, много работать – это большевики придумали: надо реформы делать». Я еще раз хочу сказать, никакой злонамеренности и желания уничтожить Россию не было. Они же, эти люди, не с помощью танков власть захватили, их выбрали. Почему выбрали? Потому что само общество было радикализировано. Сейчас, конечно, по-другому. Никто не поверит в рассказ: «Если я приду к власти завтра, послезавтра всем будет счастье».
– То есть, сейчас менталитет изменился?
– Сейчас совершенно другое время. Население, общество по-другому устроено. Люди воспринимают все более спокойно. Более консервативно, если хотите. Ну а мы, исследователи, занимаемся тем же самым, что и раньше. Работаем на страну и ее власть.
– Выполняете заказы. Какого рода? Расскажите.
– Мы сейчас работаем со многими заказами. Есть фундаментальные исследования по линии академии наук. Их результаты мы обычно публикуем в научных журналах. У нас есть взаимодействие с президентской администрацией, с правительством, с Государственной Думой, с Советом Федерации. Наши специалисты входят в состав разных комиссий, экспертных советов и прочих совещательных структур при государственных ведомствах. Отвечаем на запросы из структур исполнительной и законодательной власти, рецензируем проекты некоторых официальных документов по социально-экономическому развитию страны, пишем инициативные записки для начальства и так далее. Сотрудничаем с крупными корпорациями и регионами, в том числе на договорной основе.
Но не могу сказать, что сегодня к нам обязательно прислушиваются и всегда считаются с нашим мнением. Это было бы преувеличением. Пока что власть действует в соответствии с той парадигмой, которую она сама себе выбрала. Мы считаем, что эта парадигма, эта система действий в макроэкономике должна существенно измениться. Мы пытаемся объяснить власти, что, когда они говорят о макроэкономических достижениях, следует помнить, что в действительности никакой макроэкономики нет, и микроэкономики нет, есть просто экономика.
– У нас вообще нет экономики?
– Не совсем так. Есть просто экономика, а отдельных макро- и микроэкономики нет.
– Какая у нас сейчас экономическая система? Раньше у нас был развитой социализм, мы строили коммунизм. А сейчас у нас что?
– У нас сейчас совершенно нормальная рыночная экономика.
– Со звериной мордой?
– Я бы не сказал, что со звериной. Как будто во всем остальном мире она доброжелательная. Нет. Я бы сказал, что у нас сегодня сформировалась вполне обыкновенная рыночная экономика. Весь вопрос заключается в том, что нужно уметь пользоваться ее механизмами и учитывать как ее достоинства, так и ее недостатки.
– Это как?
– Например, рыночная экономика дает возможность потребительского выбора. А социализм, плановая экономика его обеспечить не могли. Зачем человеку нужны пятьдесят пять видов автомобилей, если все они выполняют одинаковые функции? Не нужно столько, считали во времена плановой экономики. Но человек такой странный. Ему всегда надо много чего разного.
Это легко понять женщине, которая предпочитает носить разные юбки, а не выбирает одну самую лучшую и только в ней всегда и ходит. Нет, ей нужен выбор. Потребительский выбор. И этот выбор сейчас есть, причем очень богатый.
А в чем тогда претензия к нынешней рыночной экономике в России? Претензия в том, что правильная рыночная экономика должна обеспечить потребительский выбор преимущественно за счет собственного производства. А мы обеспечили своему населению потребительский выбор за счет импорта и допустили глубокую деградацию целого ряда ключевых отраслей национальной экономики.
Поэтому наша главная проблема – это никакая не нефтяная игла. То, что мы добываем много нефти и газа, это здорово, это обеспечивает нам полную энергетическую независимость. Но мы сидим на игле импорта, и это проблема. Понятно, что бананы и ананасы мы выращивать не можем, и это нормально, когда их завозят из жарких стран. Но подавляющее большинство пищевых продуктов мы точно обязаны производить сами. И, кстати, эту-то проблему мы как раз почти уже решили. Но что касается других видов продукции, тех же станков, например, мы, к сожалению, решили, что все можно купить за деньги, которые мы заработаем за счет экспорта сырья.
Если сравнить эту ситуацию с положением дел в науке, то ситуация выглядит так. Теоретически про все можно прочесть в умных книгах и журналах. Если все можно прочесть, тогда своя наука – она зачем? Другие опубликуют, прочел статью, поступил, как написано, и все дела.
Но выясняется, что мало прочесть, надо еще понять, что именно там написано. А чтобы понять, что написано в статье, надо этим самому заниматься. Поэтому нужно иметь собственную науку. И науку сильную. Это первое важное обстоятельство, которое всегда надо учитывать.
А второе обстоятельство таково: выяснилось, что далеко не всё продают, даже за большие деньги. У меня один коллега очень хороший образ придумал. Что такое рынок инноваций? Это как закрытый клуб. Для того чтобы туда попасть, на этот рынок, вы должны иметь членский билет. Членский билет на рынке инноваций – это ваши собственные инновации.
В космической отрасли у нас такой членский билет есть, и мы на этом рынке уважаемые и равноправные партнеры. На рынке ядерных технологий членский билет у нас тоже есть. А там, где у нас собственных высоких технологий нет, – нас никуда не пускают. Мы хотели купить автомобильную компанию «Опель» – нам не дали. Хотя это вовсе не самые высокие технологии, но просто не позволили купить, и все. Поэтому, для того чтобы быть на равных, необходимо иметь собственное производство. Нам нужна так называемая реиндустриализация.
Для науки реиндустриализация тоже очень важна. Востребованность науки возникает тогда, когда страна что-то производит. Если вы что-то производите, вам нужно иметь дело с людьми, которые понимают, как работать с новыми технологиями. А новые технологии базируются на предшествующих исследованиях фундаментальной науки. Фундаментальная наука напрямую не работает на производство, но она создает базу. А эта база становится нужной только тогда, когда хотите начать выпуск какой-то новой продукции.
Вот вы спросили про фундаментальные и прикладные исследования. Ведь сам ученый устроен не так, что он либо теоретик, либо практик. Он всегда и то, и другое. Приведу пример академика Петра Леонидовича Капицы. Он был, безусловно, выдающийся теоретик и замечательный экспериментатор. Но он был еще и слесарь, притом прекрасный. Он был сильный научный организатор. И не все знают, что он был еще и чиновник. Во время войны он был начальником Главкислорода. Было такое ведомство.
Так что один ученый может быть един в разных лицах, и его востребованность тогда будет максимальной. А фундаментальная наука окажется востребованной в стране тогда, когда производство тоже востребовано. Мы провалили производство, и поэтому отстали в науке. Правда, в последнее время здесь кое-что удалось поправить. Например, довольно сильный рывок у нас произошел в оборонной промышленности. А в некоторых секторах экономики даже чудеса случались.
– Какие же?
– Это, прежде всего, быстрый подъем нашего сельского хозяйства, которое многое десятилетия считали совершенно безнадежной и бесперспективной для России отраслью. Мы, например, впервые в истории не просто экспортируем зерно, а экспортируем его излишки. Из императорской России зерно тоже вывозили, но при этом в стране время от времени случался голод.
– А потом переработанный продукт мы покупаем у них втридорога.
– Нет, сейчас это уже не так. Сегодня у нас есть определенный импорт молочных продуктов и говядины. Но восстановление поголовья крупного рогатого скота – это вообще довольно сложный и длительный процесс, хотя и здесь уже наблюдаются серьезные сдвиги к лучшему. А по свинине и мясу птицы мы полностью покрываем свой спрос внутренним производством. Это не значит, что в аграрном секторе нет недостатков. Но, повторюсь, такого мощного результата в этой сфере никто не ожидал.
– Почему же это произошло?
– Просто с сельским хозяйством обращались ровно так, как и должно с ним обращаться. Дали туда субсидии, льготные кредиты, частично защитили внутренний рынок от иностранного демпинга, немного помогли с экспортом, старались не допускать резких ценовых колебаний на внутреннем рынке зерна, неплохо поддержали отечественное сельхозмашиностроение.
Но следует различать задачу поддержки сельского производства и задачу сохранения сельского уклада жизни. Если мы хотим сохранить сельский уклад жизни, то это стоит дополнительных денег. Если взять, скажем, Соединенные Штаты, то в действительности их кормят крупные производства, а не фермерские хозяйства. Но фермеры – это такая американская традиция, которую они не хотят терять.
Если мы в России тоже хотим сохранять сельские традиции, то мы должны осознанно пойти на дополнительные расходы
– А что вы думаете про нашу банковскую систему? К ней тоже много нареканий.
– Я считаю, сейчас мы имеем совершенно современную банковскую систему. Многие помнят 1990-е годы, когда творился произвол, расчеты не проводились, платежи в банковской системе умышленно задерживались, а размещенные деньги могли просто исчезнуть. Сейчас банковская система у нас полностью соответствует мировым стандартам и по квалификации кадров, и по скорости расчетов. Хотя понятно, что отдельные недочеты всегда могут найтись.
Но есть ещё проблемы, связанные с внешним миром. Не все наши друзья за рубежом хотят видеть в нас равных партнеров. Видимо, еще какое-то время нужно, чтобы они привыкли к нам и поняли: Россию они не перевоспитают, и нужно ее принимать такой, какая она есть. Ну а пока возникают санкции и попытки финансового давления. У нас в этих условиях начинают говорить о дедолларизации. Я не против, но это ведь должно происходить на основе резкого увеличения доверия к собственной валюте. Как этого добиться? Нужно всегда отдавать государственные долги, долги перед населением – в первую очередь. Нужно следить за порядком в банковской системе и не допускать массового обмана граждан. Это сейчас в принципе неплохо делается.
Но нужна еще и устойчивость обменного курса рубля, чтобы граждане и предприятия не приходили к выводу, что держать сбережения в валюте – это надежнее. Не должно быть того, что сейчас происходит. Конечно, плавающий курс – это правильно, но есть же разница между пловцом и утопленником. А у нас рубль в декабре 2014 года в рамках политики плавающего курса фактически утонул. Да и курсовой скачок в августе-сентябре этого года тоже совершенно ненормальный был.
– А как установить границу?
– Плавающий курс – это не значит, что он должен быть полностью неуправляем. Пловец – не значит утопленник. Ронять курс на 10% за одну неделю недопустимо, это резко снижает уровень доверия бизнеса и населения к государственной экономической политике. У нас и так дела с инвестициями неважно обстоят, а при таких курсовых скачках мы ещё больше инвесторов напугаем.
И вообще, выстраивая монетарную политику в стране, следует помнить: можно иметь деньги слабее экономики, но нельзя иметь деньги сильнее экономики. Если кто-то пытается создать деньги, которые сильнее экономики, то это потом обязательно приведет к резким девальвациям или массовым дефолтам. И плавающий курс для таких денег также очень опасен.
Что же касается экономического развития России в целом, то те цифры, которые определены в послании президента, вполне реалистичные, их можно достичь. Только нужно гораздо энергичнее действовать в инвестиционной сфере.
– То есть, это не то же самое, что Хрущев обещал – через двадцать лет будет коммунизм?
– Нет, повторения истории с коммунизмом не будет. Сейчас просто достаточно перестать заниматься реформами.
– А у нас никак не перестанут.
– Я считаю, что хватит реформировать общество и экономику, надо начинать в них жить. Что такое реформа? Это ремонт. Вам нравится жить в квартире, в которой всё время ремонт?
– Мы же все время живем в состоянии ремонта. У нас и Москву все время ремонтируют.
– Это отдельный вопрос. Я все-таки коренной москвич, и не с окраины, а с Большого Палашевского переулка, с Патриарших прудов, живу в городе больше 80 лет. И я считаю: то, что сейчас сделано – это уникально, это потрясающе. Садовое кольцо восстановили, Замоскворечье, парки, набережные. Там, где раньше даже ходить было противно, теперь можно спокойно гулять и отдыхать, получая большое удовольствие. И подсветка хороша. Я думаю, что в этом смысле новый градоначальник, безусловно, успешный человек.
Хотя у меня хорошие отношения были и с прежним градоначальником. Я думаю, он тоже был в целом успешный человек, учитывая то, в каком виде он принял Москву. Помните, помойки не убирали всю зиму, бегали крысы, а Юрий Михайлович всё это безобразие ликвидировал.
– Хорошо, значит, ремонт Москвы вы одобряете. А какой ремонт вам кажется затянувшимся и излишним?
– У нас много сейчас спорных реформ идет: реформа образования, реформа науки, реформа здравоохранения, реформа пенсионной системы и прочее. Причем еще никто и никогда, даже сами авторы, не сказал, что результаты у этих реформ оказались замечательными или хотя бы просто хорошими.
Но я хочу отдельно поговорить про дурацкую историю с долевым строительством. Оно ведь неслучайно появилось. Что такое долевое строительство? Это способ добыть оборотный капитал, который строительная организация получает не от банков, а от населения.
Эта система появилась не просто так. В 1990-е годы психически здоровый человек никаких сбережений в банках не держал. А где он держал? А он держал дома. И не в рублях, а в валюте. И тогда была придумана эта система долевого строительства, в которую потекли деньги населения. Почему? Потому что человеку казалось так: банку нельзя доверять, а вот строители – другое дело: вроде ты видишь, куда деньги пошли. Я в конце 1990-х и начале 2000-х был председателем экспертной комиссии ВАКа, рассматривавшей диссертации по экономике. И вот приходит человек, руководитель крупной строительной фирмы. Кстати, он был доктором технических наук, а хотел стать еще и доктором экономических. Я ему говорю: «Слушайте, а что вы считаете своим научным результатом?» Он отвечает: «Вот, например, на рынке метр жилья стоил 700 долларов, а мы придумали как продавать по 350» – «Как вам это удается?» Выясняется, что люди платят по 350, но в начале, а те, что в конце, те же 700. Я говорю: «Понял. Вот вы на два-три года взяли у людей деньги. Вы им что-нибудь за это платите?» Короче, он не очень понял, что я от него хочу. Он искренне думал, что цена денег со временем не меняется и что величина банковского процента не в счет. Степени мы ему не присудили, но по существу он так и делал – деньги брал взаймы и бесплатно ими пользовался. Я уж не говорю об историях, когда у вас взяли деньги, а потом либо украли, либо не сумели построить дом, и вы остались без квартиры и без денег.
– Таких историй очень много.
– Это вообще ужас. Но мы берем «нормальный» вариант. Вы заплатили деньги, вам дали квартиру, но только вы эту квартиру получили на полгода позже. Вы видели когда-нибудь, чтобы кто-нибудь ходил, митинговал? А представьте себе, что деньги в кредит строительной организации дал обычный банк. И строительная организация на полгода сдачу дома задержала. Банк что делает? Банк начинает с этой организации брать деньги за просрочку кредита.
А если строительная организация вообще обанкротилась? Кому тогда предъявляют претензии дольщики? К власти. Почему к власти? Вы же совершенно добровольно отдали свои деньги, не спрашивая власть! Но здесь я должен сказать, что люди поступают правильно. Потому что это именно власть разрешила это безобразие, не запрещая бесплатно пользоваться деньгами населения. Банкам категорически нельзя это делать, а застройщикам почему-то можно. Этого нигде в мире больше нет.
– Такого долевого строительства нет?
– Нигде. Это вообще бред. Оно появилось у нас в 1990-е годы именно от большой беды в банковской системе, но задержалось до сих пор. И помехой для ликвидации долевого строительства является позиция строителей, которые начинают доказывать, что если от этого отказаться, то вообще не будет никакого строительства в стране. Фактически они шантажируют власть. Сейчас получается, если у вас есть участок земли, вы можете огородить его и начать собирать народные деньги без банковской лицензии, без профессиональных финансовых специалистов, без создания резервов, без выплаты процентов. Это что такое? Это бандитизм. Надо с этим кончать. Это не рыночная экономика, это эксцессы рыночной экономики.
А еще от чего наша экономика страдает? Она от идеологии страдает. И при Советской власти это было, и сейчас. Раньше считалось, что всё должно быть непременно государственное. Потому что это было идеологически правильно, так как строй назывался социализмом. Теперь считается, что все должно быть непременно частное. Почему? А потому что частное, дескать, всегда эффективнее государственного. Ибо так в единственно правильных учебниках написано. Но позвольте, если бы частное владение всегда было эффективным, тогда никогда не было бы банкротств. А если банкротства частных компаний есть, то, значит, частное тоже бывает неэффективным.
На самом деле эту дилемму давным-давно объяснили. Был такой довольно известный экономист, граф Витте…
– Это которого Ленин ругал?
– Наверное. Но дело не в том. У Витте есть учебное пособие по экономике народного хозяйства, оно сделано на основе лекций, которые он читал великому князю Михаилу Александровичу. Там Витте очень подробно рассматривает проблемы частной собственности и государственной собственности, их преимущества и недостатки. И жизнь подтверждает его аргументы.
Наша экономическая история что показывает? Государственные парикмахерские – это абсурд. Руководить ими посредством чиновников трудно и экономически бессмысленно, а вот частники, малый бизнес, с этим прекрасно справляются. Это не значит, что частные парикмахерские никогда не банкротятся. Но имеет место конкуренция, тут же появляются новые парикмахерские, учитывают ошибки прежних. Но как только вы переходите в другую сферу…
– В какую? Вот здравоохранение, например.
– Да, здравоохранение – это правильный пример. Никакого вреда нет от частных стоматологических клиник. Но массовая частная онкология – это вряд ли вообще возможно, по их рыночным расценкам подавляющая часть населения лечиться вообще не сможет.
– Или повсеместное частное образование.
– Частного повсеместного образования нигде не существует. Вы видели где-нибудь хоть одного инженера, обученного частным образом?
– Не видели.
– А математика? Да не бывает такого. Безусловно, бесплатного в жизни вообще ничего не бывает. Вопрос – кто за это платит. Здравоохранение, образование в нормальном обществе должны быть доступными. Обязательное среднее образование должно быть совершенно бесплатным просто потому, что нормальному обществу безграмотные люди не нужны. Их потом содержать надо, а это беда.
Что касается высшего образования, то и тут должна быть массовая доступность этих услуг, потому что обществу это выгодно. Если же человек получил какое-то высшее образование за государственный счет, но хочет ещё одно или два дополнительно. Пожалуйста. Но – уже платно.
Так же и в медицине: если хотите лежать в отдельной палате, нужно за это доплатить. Но за базовые вещи, безусловно, должно платить государство. Опыт показывает, что во всем мире так делают – базовые услуги должны быть бесплатными для населения. Другой вопрос, что способ оплаты может быть разным. Скажем, страховая медицина – это наиболее удачный способ. Для человека она бесплатна, но врач свои деньги за это получает.
Да, у нас страна большая и разнообразная. Территорий много, народа мало, и поэтому мы не можем одинаково организовывать здравоохранение или образование как в Москве, так и в Сибири. Должны быть разные подходы.
А возвращаясь к теме рыночной экономики в России, ещё раз хочу сказать: она у нас в целом нормальная, но есть две серьезные проблемы.
– Какие же?
– В чём была проблема советской экономики? Она была большая, плановая и неэффективная. А российская экономика не слишком большая, рыночная и тоже недостаточно эффективная. Её нужно сделать больше и эффективнее.
– Как же это можно сделать?
– Это можно сделать только в условиях, когда вы движетесь вперед. Те, кто катается на горных лыжах, понимают, что поворот стоя делать очень тяжело. Чем больше скорость, тем легче поворачивать. Нужно двигаться.
– Причём двигаться по определённой траектории.
– Здесь траектория – это выбор общества с одной стороны, а с другой стороны, рыночная экономика – это действие определённых механизмов, которые задают рамки. Мы в течение нулевых годов прирастали по 5-7% в год и даже иногда быстрее. По нашим оценкам, мы и сейчас можем двигаться такими же темпами. Наш максимальный потенциал – это плюс 6-8% в год в течение как минимум нескольких лет. Потом темпы скорее всего упадут, но все равно их можно сохранить на уровне выше среднемирового.
– А какая вторая серьезная проблема?
– У нас есть очень тяжёлая для экономики и общества проблема огромного неравенства доходов. Это неравенство работает против эффективности. Был в американской истории такой известный персонаж, которого звали Генри Форд-первый, человек с малоприятными политическими взглядами, но очень успешный предприниматель. В одной из его книг была глава с названием «Главное условие высокой производительности труда – это высокая заработная плата». Причем это не было мнением теоретика, он успешно доказал этот тезис на практике.
Я это к тому, что у нас в современной России едва ли главный тормоз для экономического развития – низкая зарплата. Потому что при низкой зарплате у предпринимателя нет интереса к техническим инновациям. Зачем, если можно просто нанять побольше дешевой рабочей силы? А Соединённые Штаты в значительной степени обеспечивают свой быстрый технический прогресс именно высокими зарплатами.
– Как с этим быть? Где брать столько денег, чтобы всем платить высокие зарплаты?
– Что значит, брать? Деньги получаются от того, что человек производит. Что говорил Форд? Он говорил следующее: когда он платит высокую заработную плату, у него люди работают эффективно и производят больше продукции. А получая высокую заработную плату, они создают спрос на дополнительную продукцию. Это обоюдовыгодный процесс.
Но в этих условиях, когда рабочая сила дорогая, предприниматель должен уметь хорошо организовывать труд своих работников. Чтобы была должная отдача. А иначе он прогорит. А еще он может заместить дорогую рабочую силу за счет покупки более производительных машин. Это ему будет выгодно. Всё очень просто. И вообще, экономика довольно простая наука.
– Серьезно? А мне казалось – трудная.
– Нет, довольно простая. Другое дело, что не нужно путать здравый экономический и житейский смысл. Это несколько разные вещи.
– Если у нас всё в целом стабильно, почему цены растут, а зарплата нет?
– Потому что у нас борьба с инфляцией сейчас напоминает процесс разбивания градусника. Это не снижает температуру в виде структурных проблем в экономике и не вылечивает пациента. Нельзя снижать инфляцию исключительно за счет замораживания доходов населения. Мы же в результате подрываем спрос в экономике, подавляя таким образом процессы роста.
Нужно понимать, что рост вполне цен допустим, когда одновременно есть рост доходов. Кроме того, опережающий рост цен – это замечательный механизм исправления структурных диспропорций. Если в какой-то отстающей отрасли цены растут быстрее, то туда массово устремляются инвесторы в надежде получить более высокую прибыль. Отрасль начинает модернизироваться быстрее, а потом и цены там нормализуются в результате конкуренции. Главное, чтобы инфляция не была двузначной, это действительно создает дополнительную неопределенность в экономике, раздражает население и озадачивает инвесторов. А вот разницу между четырьмя и шестью процентами инфляции, уверяю вас, никто невооруженным взглядом увидеть не сможет.
Теперь еще несколько слов о курсе рубля. Плавающий курс рубля подразумевает его волатильность. Волатильность – это когда курс колеблется вокруг определённого стрежня, который определяется реальной экономической ситуацией. А ситуация сейчас какова? Долгов у страны практически нет, цены на наш основной экспортный товар – углеводороды – резко идут вверх, золотовалютные резервы совершенно сумасшедшие – полтриллиона долларов. При этом, вдруг, в течение двух недель национальная валюта обесценивается на 15-20% . Почему? Западные страны по отношению к нам ещё ничего не сделали, они только сказали, что, возможно, применят какие-то санкции.
Причем сами по себе эти санкции особого вреда нашей экономике не наносят. Более того, они нам, на мой взгляд, очень сильно помогли. С помощью санкций мы сумели решить ряд внутренних экономических проблем.
– С помощью санкций? Каким же образом?
– Когда они ввели санкции, мы привели в действие так называемые антисанкции. Это в действительности санкции не против них, а в нашу пользу. Антисанкции позволили нашим производителям получить существенную выгоду. Скажем, совершенно точно возможность развития садоводства связана с тем, что мы ограничили импорт польских яблок. Или некоторые любят сыры с голубой плесенью. Они сейчас у нас есть. Это французы у нас наладили выпуск, но в действительности это сыры российского производства. Они очень качественные.
– Получается, это большое благо – санкции?
– Вообще сами по себе санкции – это политическое безобразие. Но в данной ситуации это дало нам возможность экономически защитить свой рынок, компенсируя не самые удачные условия нашего вступления в ВТО.
Это ещё раз подтверждает: адекватная экономическая политика способна дать очень хорошие результаты. Хотя, конечно, ничего мгновенно не происходит. В этой связи повторю: сейчас главное для нашей экономической политики – ввести полный мораторий на реформы, и нацелиться на то, чтобы получить максимум из того, что уже себя оправдало. Не надо стесняться тиражировать собственные успехи.
