Это видео входит в серию выступлений с LV сессии российско-французского семинара “Финансирование восстановления экономического роста в России и Европе“.
Стенограмма выступления
Ивантер
Первый раз наше заседание в Париже проходит без проф. Панфилова. Это большая потеря для нас всех.
55-я сессия – с одной стороны, рекорд для такого типа семинаров. С другой – те молодые люди, с которыми мы с Жаком начинали, уже мэтры, надоели друг другу, говорят всегда одно и то же, жизнь должна продолжаться. Поэтому основными докладчиками с нашей стороны будут молодые исследователи. При этом, это люди, созревшие содержательно, ведущие исследования в ИНП РАН – мы опираемся на эти исследования. В этом смысле, мы выдерживаем преемственность нашего института. Вместо того, чтобы представлять Порфирьева, Кувалина, Говтваня, Широва, я представлю основных наших докладчиков.
Ксения Савчишина, Андрей Колпаков, Шакир Ибрагимов, Илья Леонов, Петр Лавриненко (в какой-то мере он немного француз, защитив диссертацию здесь, в Париже), Иван Королев, Екатерина Единак, Юлия Зинченко. А наши коллеги будут оппонировать.
Сапир
Прежде всего замечу, что ВВ – по-прежнему молодой, и если он был молодым, когда наш семинар начинался, то я вообще бегал в коротких штанишках.
Первое заседание посвящено подведению итогов. Виктор представит итоги по российской ситуации, а я после него представлю расширенные итоги по зоне евро.
Ивантер
Я очень рад также видеть на нашем семинаре проф. Афанасьева, который тоже стоял у истоков этого семинара в 1992 году.
В России в августе всегда обсуждается вопрос – будет очередной дефолт, или нет. Это традиция уже много лет сохраняется. В действительности, никакого дефолта нет, но ситуация сейчас в российской экономике, особенно в денежной сфере, очень интересная. Все эксперты без исключения спрашивают: что происходит. Никто не понимает. Причём – включая и тех, кто управляет денежно-кредитной системой. Они выступают с некоторыми объяснениями, но при этом оговариваются, что не уверены в выводах.
Хочу напомнить о состоянии сегодняшней денежной системы России. Внешний госдолг ниже всякой критики. С экономической т.зр. он никакой роли не играет. Валютные резервы – 460 млрд. долл. (Говтвань – и тоже никакой роли не играют!). Это при том, что критический импорт по самой высокой оценке не выше 130 млрд. долл.
Можно три года ни одной копейки не получать от внешнего мира и спокойно жить – представьте только.
Цены на экспортные товары России – прежде всего, углеводороды – больше 70 долл. за баррель. При этом министр финансов объясняет, что курс рубля сегодня на 20% связан с поведением Минфина. То есть если в этот момент курс был бы 64 руб./долл. – он говорит, если бы не наши рублёвые интервенции, связанные с Бюджетным правилом (все доходы от экспорта нефти свыше 40 долл/барр должны резервироваться), доллар был бы 50 руб.
То, что он сказал, близко к реальности. В этих условиях происходят следующие события. США обещают, что если в течение 3 месяцев Россия не предоставит гарантий неиспользования химического оружия, а кроме того, допустит инспекцию США куда-то, куда я не очень понял, то тогда они введут санкции против российского государственного долга.
Причём внятно объяснить, зачем вообще Минфин заимствует на внешних рынках, оно не может. Зачем? Имея 450 млрд. свободных ресурсов, которые не используются.
Нерезиденты действительно покупают какое-то количество российского долга. А зачем? То, что мы получили, мы отправляем туда, где взяли.
В чем угроза? Есть угроза для спекулянтов. Она есть. Но нет никакой угрозы для российской экономики.
Скажем о санкциях. Они существуют и это такое политическое безобразие. С.Ю. Глазьев – его куда-то не пускают, и мы ему сочувствуем. Но что объявлено? Оказывается, России не будут продавать никакую высокотехнологичную продукцию. А что, до этого продавали? Вы помните – мы хотели купить Опель. Технологии не самые лучшие, но по крайней мере, приличные. Но ведь не дали же!
С другой стороны – известный российский завод, который был построен на основе итальянского Фиата – ВАЗ – он же принадлежит французам и японцам. Никуда не бегут там…
Всем советую посмотреть очень интересную модель внедорожника Ника – автомобиль отличный и дизайн великолепный.
Нет ни одного реального инвестора, который бы ушёл с российского рынка. Кроме Эксон-Мобил, который потерял миллиард долларов на том, что пробурил на шельфе скважину для Роснефти – Роснефть ничего не платила, а американцы наказали Эксон-Мобил. Но это внутренние американские дела.
Конечно, Россия понесла потери от санкций. Реальные потери – от разрыва технологических связей с Украиной. Двигатели для вертолётов, фрегатов… Потребовали от нас создания новых технологий и полностью мы ещё не справились с этим.
Всё-таки, что же происходит? Какие объяснения? Что происходит на валютном рынке? Интеллигентно это называется волатильностью, но на самом деле произошла 10%-ная девальвация, которая привела к реальным потерям в стране. Произошёл рост цен и та публика российская, которая задумала отдыхать за границей, понесла реальные потери.
Дальше начинаются стандартные объяснения: мы ни при чём, а виноваты Аргентина, Мексика, Турция и ЮАР. Это самое главное – у нас рыночная экономика и какая зараза происходит в мире, та зараза обязательно нас заденет.
Это не новое объяснение. В 1998 году точно так же нам объясняли, что всё, что произошло, было связано с проблемами в Ю-В Азии. Оттуда пришёл кризис, а мы ни при чём.
Что интересно? Девальвация происходит. При этом мы полностью отвязались в финансовом смысле от цены на нефть. Когда цена на нефть растёт, у нас всё равно рубль падает и ВВП не растёт. Уверяю вас – как только цена на нефть будет падать, рубль тоже будет падать. И вообще, объяснение заключается в следующем. У нас рыночная экономика, просто население это ещё не поняло. А когда поймёт – тогда оно будет понимать, что девальвация – это нормально.
А что происходит? По поводу санкций. Есть один аспект санкций, который может оказать определённое влияние на Россию. Это вопрос об ограничениях расчётов в долларах. Это действительно осложнит работу наших банков. Я не исключаю, что издержки у них тоже вырастут. Но экономика же от этого не потеряет ничего. С ней ничего не случится.
При этом я бы сказал следующее. Проблема санкций гипертрофирована. Потому что Россия последние 100 лет всё время живёт в условиях санкций каких-нибудь. И как-то это вполне естественная часть нашего бытия. Другое дело – важно, чтобы мы сами против себя не учиняли каких-нибудь санкций. Основная проблема – доступность новых технологий. Обращаю ваше внимание: те угрозы со стороны США в отношении санкций – везде оговаривается, что они не касаются ракетно-космической части. Я далёк от того, чтобы утверждать, что наши технологии безупречны, но всё-таки мы возим американцев наверх… а не они нас. Наша зависимость сегодня по электронике – это зависимость не от США. И не от Европы. А от Китая. Вроде бы, оттуда никаких санкций не предполагается.
Наиболее драматическая часть, как мне кажется, связана с догматической системой управления нашей денежной системой. Этот догматизм не случаен. Он происходит из очень простой, я бы сказал, житейской, мудрости: У нас, ежели кому чего дать – обязательно украдут.
И эта формальная убеждённость приводит к тому, что чтобы кому-то дать деньги, должен быть визуальный, личный контроль за использованием. Если он есть, то всё делается быстро и хорошо. Классический пример – Крымский мост. Пётр расскажет об экономической части. Крымский мост был под наблюдением, контролировались действия строителя. И была уверенность, что сроки будут выполнены. А вот если нельзя обеспечить такого контроля, то деньги на проект давать нельзя – есть такая уверенность. Отсюда версия такая: если деньги давать нельзя, то что с ними делать? Их надо складировать «на чёрный день». Что и делается.
Хотя есть ещё одно содержательное объяснение, почему это делается. Избыточные денежные ресурсы России – это не результат эффективности экономики. А это в действительности результат внешнеэкономической конъюнктуры. Это резервы валюты. А что с валютой можно делать? На неё можно покупать. Это рост импорта. А импорт – это зависимость. Следовательно, использование валютных ресурсов – это опасно. Что делать? С одной стороны, деньги есть, с другой – использовать их опасно.
С этой точки зрения, позиция резервирования валюты – правильная позиция.
С другой стороны, мы отстаиваем версию, что необходимо для России диверсифицировать экспорт. В том числе использовать высокотехнологичный экспорт. Мы экспортируем высокие технологии через оружие, но это специфический экспорт, связанный с геополитикой.
Мы хотим иметь экспорт высоких технологий в гражданской продукции. Но все экономисты знают, что деньги нужны в 2-х случаях – если вы хотите что-то купить, или что-то продать. За наличку продаётся только энергия и продовольствие. Всё остальное опосредствуется кредитом. Если мы хотим продавать нашу высокотехнологичную продукцию – прежде всего, в области энергетического машиностроения – мы должны это обеспечить кредитом. Такая возможность есть. Это действительно можно использовать. Ничего не надо лишнего. Для этого есть целая бюрократическая структура, которая должна этим заниматься, но реально ничего не делается.
В действительности, есть нормальные и обычные технологии. Если вы хотите, чтобы не было спекулятивных всплесков на денежном рынке, надо, чтобы нерезиденты имели определённые правила, по которым они покупают на нём. Определённые лаги – нельзя мгновенно покупать и продавать. Это принятая во всём мире система.
Вообще, нужно учитывать следующее. Наш мегарегулятор – ЦБ – он не просто имеет информационную власть – он знает, кто что делает. Он же держит комиссаров во всех крупных финансовых учреждениях. Он полностью контролирует ситуацию. В этих условиях как решаются реальные проблемы? А реальные проблемы решаются с помощью Президента РФ. Есть проблемы на рынке? Президент собирает экспортёров и советует им продавать валютную выручку. Почему этого не может сделать Председатель ЦБ? Непонятно.
Точно то же происходит при росте цен на бензин. Специфика инфляционных ожиданий в России состоит в том, что инфляционные ожидания населения формируются не в связи с ростом цен на молоко и хлеб, а за счёт роста цен на бензин и курса рубля к доллару. Эти ожидания формируются у той части населения, при этом, которая бензина никогда не покупает и доллара никогда не видела. Единственный, кто про это не знает – это ЦБ.
Я не критикую действия ЦБ. В отличие от того, что было в 90-х гг., ЦБ проводит реальные расчёты, проводит реальную чистку банковской системы от всяких мошенников. Что касается же нашей бюджетной системы – это реально бюджетная система, которая работает. Технологически работает Казначейство. В этом смысле – весь тот период, который мы прошли, был посвящён решению технических вопросов. Возникает вопрос – если вы все технические проблемы решили и есть работающая система – почему вы ей не пользуетесь? На это нет ответа.
От этого недоумения я хотел бы перейти ко второй части – как живёт реальная экономика.
Первое. Никакого экономического кризиса в России нет.
Второе. В России идёт экономический рост. Это реальный рост. Есть разные оценки, от процента до полутора. Это не фронтальный рост, какие-то сектора растут быстрее… В пространственном отношении какие-то регионы достаточно успешны, какие-то – менее. Но в целом, состояние российской экономики ПО ЕВРОПЕЙСКИМ ОЦЕНКАМ – хорошее. А почему общество недовольно? Потому что при сходности темпов России и Европы, базовый жизненный уровень разный. Существенно разный. В этом смысле, надо иметь в виду, что предыдущие 5 лет, в отличие от периода с 1999 года, падали реальные доходы населения. И существенно падали. По оценкам – от 10 до 15% (Широв: 11%).
Ещё одна проблема заключается в том, что то неравенство в доходах, которое образовалось в 90-х гг., до сих пор сохраняется. Но основной проблемой всё-таки сейчас является не сложившаяся система неравенства, а стагнация в доходах населения. И конечно, я не социолог, мне трудно говорить о результатах, но для России это очень опасная тенденция. Потому что в СССР с 1975 по 1985 гг. реальные доходы населения не падали. Они только не росли. И через 10 лет все, от уборщицы, до партработников, ненавидели эту систему и коллективно развалили страну. Запад здесь совершенно ни при чём, всё сделали сами. Такая стагнация уровня жизни опасна.
С другой стороны, тот экономический рост, который мы сейчас имеем, он нашими коллегами макроэкономистами именуется «инерционным ростом» – он довольно надёжный, устойчивый. Эти 1-2% экономического роста – можно говорить, что этот рост не зависит от того, какая будет экономическая политика. Просто у России есть реальная рыночная экономика. Рыночные агенты имеют деньги и ресурсы. И они так или иначе действуют.
Хочу привести смешной пример. При советской власти у нас были субботники. По субботам мы собирались и строили здание нашего института – лет 10. Не нужно это драматизировать, это было довольно приятное событие, не столько работали, сколько выпивали… Несколько человек, приятелей, треплются около ямы, которую кто-то копает. Четверо: один копает, трое треплются. Тот, кто копает, перестаёт копать. Не договариваясь, кто-то из болтающих спускается в яму и тоже берёт лопату. Просто автоматически – кто-то всегда берёт лопату и что-то делает.
В этом смысле, можно наблюдать реальность. В Москве, вы видите, строятся дороги, дома. Если дома строятся – есть стройматериалы. Короче, инерционная жизнь достаточно устойчива сейчас, это не кризисная ситуация. А такой устойчивый инерционный рост очень важен для оценки перспектив масштабного экономического роста. Мы неоднократно говорили, что потенциал экономического роста России – 6-8%. Чтобы выйти на более-менее благополучную траекторию, надо придерживаться 5%-ного роста по крайней мере 10 лет. Это, конечно, высокий рост, 5%. Но учитывая, что 2% – наша инерция… То прирост нужен только 3%. А недавно команда Широва сделала расчёты для президентской комиссии по ТЭК, которая заседала в Кемерово. Тот набор проектов, который сейчас рассматривается для ТЭКа – нефть, уголь, теплогенерация – даёт возможность прироста ВВП близко к 1,5%. Таким образом, всё остальное должно дать ещё 1,5%. Жилищное строительство, реанимация машиностроения (которая реально происходит).
Во что нам это обойдётся? Кто будет за это платить? Здесь – ещё раз о тех проектах экономической политики, которая пока рекламируется властью.
Первое. Сформулирован набор социальных проектов, который, видимо, будет реализован. Это набор проектов, которые властью оцениваются в 8 трлн. дополнительных ресурсов (бюджетных расходов). Это проекты, связанные с здравоохранением, образованием, жилищным строительством, инфраструктурой. Другое дело – что имея совершенно ошеломляющий объём финансовых резервов, Правительство инициирует увеличение налоговой нагрузки. НДС вырастает с 18 до 20%. Ясно, что это способ получить одновременно деньги и от бизнеса, и от населения. Просто это антисоциальная работа для решения социальных проблем. Но это вопрос уже решённый. В то время как власть поставила целевую задачу ограничения инфляции, принимаются решения ровно обратные – которые будут стимулировать инфляцию.
Какой вывод?
Что в России дурная экономическая политика – это неверно. У нас нет экономической политики. Её не существует. А может страна жить без экономической политики? Есть позиция, которая была сформулирована проф. Ксенофонтовым – о латентной экономической политике. Это не объявленная политика. Каждый делает, что вздумается, и в конце концов это во что-то выливается. Но поскольку это процесс неуправляемый, он порождает всякие несбалансированности, невнятности. Это порождает то, что мы называем структурно-технологическим неравновесием. Это не финансовое неравновесие, а это такое структурное неравновесие. Мы унаследовали его от советской системы, но в советской системе это неравновесие создавало так называемые Дефициты. И избыточную продукцию, с другой стороны. Сегодня в России никто не производит то, что нельзя продать. К чему же приводит структурное неравновесие сегодня? Это неиспользуемые мощности и неиспользуемая рабочая сила. Не нужно обольщаться процентами безработицы. Дело не в том, что мы что-то неправильно считаем. У нас избыточная рабочая сила на производстве. В действительности, бизнес не может с этим справиться. Потому что избыточная рабочая сила, прежде всего, сосредоточена в крупных производствах. А крупное производство не может избавиться от избыточной рабочей силы по политическим соображениям.
Есть такой металлург – Лисин. Липецкий металлургический завод. Мы у него семинар проводили в Липецке в 2008-м. Он может сократить до 20% рабочей силы. Он говорит: хорошо. Умножаем это на 3 (т.к. эти люди содержат семью). И губернатору Липецка он преподнесёт такой подарок – безработицу. Естественно, что губернатор этого не допустит. При всех миллиардах Лисина, он ему этого не позволит.
Ситуация следующая. Это избыточные мощности и избыточная рабочая сила. Теоретически – всё хорошо, есть мощности и труда… Но это же стихийный процесс. Избыточные мощности и труд между собой структурно неравновесны. С одной стороны, это резерв для экономического роста, но с другой – он не может быть полностью использован, потому что сам задел – структурно неравновесный.
Вместе с тем, мы говорим следующее: отсутствует централизованная, сбалансированная, внятная денежно-кредитная, бюджетно-налоговая, экономическая политика. Но это не значит, что не предпринимаются конкретные меры. Пример: 10 дней назад было принято решение по одновременному развитию угольной промышленности, жд транспорта и портовой инфраструктуры. Для существенного увеличения экспорта угля. Причём специфика в том, что мощности угольные уже существуют. В угольной промышленности практически нет госпредприятий, она реструктуризирована, она вполне эффективна. Восточные регионы готовы к резкому увеличению добычи. Есть шанс, что в ближайшие 3-4 года оно будет реализовано. Но это частное решение.
Закончить я хочу следующим. У нас есть ряд организаций. Например, Минфин. Это необходимый орган, независимо от того, хорошо или плохо он работает. А вот если закрыть МЭР – освободится 8 зданий больших в Москве. Экономика же этого не заметит. Никто не понимает, что они делают.
С другой стороны, я знаю кадровый состав этого министерства. Если ему что-то поручить – это большая беда… Там основная часть публики ни на каком производстве не бывала и не видела. В отличие от Министерства промышленности – там люди, которые понимают, как что производится.
Невнятная денежно-кредитная и финансовая политика и латентная экономическая политика. И несмотря на это, имеем рост в 1,5%. Несмотря на то, что МЭР прогнозирует на следующий год 1,3, может, будет и 1,8. Если просто не совершать никаких масштабных безобразий. Не мешайте людям, и будет 2%. Спасибо.
Говтвань
Маленький комментарий по денежной части.
По поводу российского госдолга. И вопроса, зачем его надо размещать. Для власти – не нужно. А для частного сектора – очень даже. Почему? Российская финансовая система сверхликвидна по рублям, дефицитна по валюте. Почти пол-триллиона долларов в ЗВР – они ничего не дают российскому частному сектору. Они крутятся вне России под контролем монетарных властей.
Основная часть российского долга, который размещается – это внутренний рублёвый долг. Здесь сразу 2 цели задействованы. Первая – дать российскому финсектору хоть какой-то безрисковый актив. Вторая – помочь ряду наших банков привлечь валютную ликвидность. В российском внутреннем долге по весне было больше трети нерезидентов. Неделю назад это было в район 27%, сейчас, наверно, до четверти снизилось.
А как размещаются нерезиденты в ОФЗ? Например, через Сибсбербанк. Деньги приходят на инвестиционный счёт в Сбербанк и он как брокер вкладывает их в ОФЗ. Сбербанк получает т.обр. валютную ликвидность.
Это безрисковый актив для российских банков и способ привлечь валютную ликвидность.
По поводу контроля ЦБ над банковской системой. Действительно, в каждом уважающем себя банке, есть комиссар из ЦБ. Но у меня есть вопрос. Всё-таки контроль есть? Или нет? Все мы знаем истории про Открытие, БИН, Восточный – банки, которые сейчас санируются. Ушедшие оттуда в неизвестном направлении деньги – около 3 трлн. руб. На треть президентских указов – хватило бы. Если ЦБ контролирует – значит, он участвует? Либо не контролирует…
Все эти операции происходят под лозунгом чистки рынка. Затыкание дыр. 1.5% роста – это показатель эффективности экономики, её доходности. Если бы всё было распределено равномерно, то вот ребята, ваша годовая доходность – 1,5%. Но всё не совсем так. Потому что если перейти с макроуровня на микроуровень, то возможности извлечения доходов две. 1 – их можно заработать, 2 – их можно выиграть, перераспределить. Кто-то должен проиграть. У нас получается, что все эти способы расчистки, затыкания дыр – на самом деле создают способы и механизмы для безрискового выигрыша. Самая большая беда российской экономики – то, что доля выигрываемых доходов заметно превосходит долю создаваемых, зарабатываемых. Как раз политика несбалансированная затыкания дыр – создаёт всё новые способы не для зарабатывания, а для выигрывания.
Сапир
Хочу сделать три комментария.
Первое относится к управлению рынком труда. Это воздействует на потенциал экономического роста.
В России не хватает эффективной социальной системы, которая бы позволила избавиться от излишка рабочей силы без высокой социальной цены. Крупные российские предприятия продолжают нести «социальную ответственность». Это результат не только советского наследия, но и 2000-х годов, когда это позволило смягчить шок переходного периода. Эта система позволила государству не задаваться вопросом строительства эффективной социальной системы. И сегодня это выражается в очень неэффективной ситуации на рынке труда.
В определённой мере аналогичная ситуация имеет место в вопросе форм финансирования. Мы знаем, что в России по причинам, связанным с экономической жизнью последних 25 лет, нет эффективного рынка финансирования. В определённой мере, разные субъекты этого рынка достаточно настороженно ведут себя, что не позволяет создать большой рынок финансирования. Логично государству было бы заменить собой этот рынок. Чтобы, с одной стороны, через систему кредитов, с другой – через централизованное финансирование, оно взяло на себя часть этих задач.
Мы знаем, что тут есть политическое, идеологическое сопротивление. Но есть и реально-конъюнктурное сопротивление, которое мешает этой системе работать. То есть, у нас есть избыток финансирования одних и дефицит – других секторов.
Третий момент. Экономическая политика государства. Ситуация, описанная Виктором, наблюдается в ряде стран. Например, во Франции. Это не то, чтобы у нас существует латентная экономическая политика – скорее, есть разрыв между декларируемой и реально проводимой экономической политикой. Приводит это к таким же диспропорциям, которые Вы описываете.
Последнее замечание. Не только в России, но и в других странах есть политическая оппозиция к решению проблем этих диспропорций. Мы видим, что в России государство не хочет создавать дополнительную социальную политику, т.к. это влечёт дополнительные расходы. Поскольку оно этого не делает, местные власти оказывают давление на крупные предприятия, чтобы они не увольняли лишних работников.
В заключение напомню, что Франции удалось выйти из этого в 50-60 гг. благодаря большим трехсторонним конференциям с представителями государства, профсоюзов, и владельцев предприятий. И только путём таких трёхсторонних переговоров во Франции сложились институты, которые имели важное значение для роста в 60-70-е годы. Но это требует наличия партнёров. Мне кажется, в России не хватает достаточно репрезентативных профсоюзов и движений предпринимателей, которые могли бы быть участниками таких переговоров. Мы видим, что настоящим тормозом механизму роста в России является эта проблема институционального строительства.
Ивантер
Я согласен с Жаком – это фундаментальная институциональная проблема России. Стандартная версия либеральной общественности в России и Запада заключается в том, что в России недостаток демократии. Их проблема в том, что российский избиратель голосует не за тех, за кого надо. Не знает своего истинного счастья, и так далее.
Поскольку Президент РФ не вызывает такого восторга у значительной части западного истеблишмента – как-то непонятно, почему человек, которого мы не любим, получает столько процентов голосов. В ответ на это можно сказать: если он получает 70% за, то он получает 30% против. Если у нас 100 млн избирателей, это 30 млн. людей – довольно приличное количество.
Беда основная в том, что сформулировал Жак. У нас есть очень симпатичный представитель профсоюзов. Он – борец за права трудящихся. Но он не может на себя брать ответственность за поведение трудящихся. Он может требовать повышения зарплаты, но обязательств никаких на себя брать не может.
Руководитель российского союза предпринимателей – Александр Шохин, бывший сотрудник нашего института. Есть ещё Титов, Деловая Россия, с которым мы тесно сотрудничаем. Всё это люди известные, авторитетные. Но они не могут на себя брать ответственность за поведение предпринимательского сообщества.
Есть две банковские ассоциации, которые отстаивают интересы банкиров, но не могут брать на себя ответственность за поведение банкиров.
Свято место пусто не бывает. Всё это место занимает государство, которое отстаивает – как оно себе представляет – интересы предпринимателей, трудящихся, и интересы государства как такового. И чтобы это отменить, нужно чем-то заменить эти институты…
Это реальная, а не выдуманная институциональная проблема России, которая является тормозом экономического роста. Но к сожалению, это время. Нельзя учинить это завтра. Нельзя создать профсоюзы без трудящихся. У нас в институте небольшое количество трудящихся, но не дирекция же должна создавать профсоюз. А трудящиеся этого делать не собираются.
Есть отдельные активные профсоюзы – угольщиков, например. Всё в зачаточном состоянии.
Предприниматели не могут между собой договориться. Банковское сообщество (их два) взяло и развалилось. Крупные банки оттуда отделились, но никуда не вошли и ничего не создали. Если не нравится руководитель – замените его на другого, но объясните, что вы будете делать.
Другое дело – конечно, приятно слышать, что во Франции тоже есть проблемы, похожие на Россию. Но Франция может себе позволить иметь такие проблемы. А мы по уровню благосостояния населения не можем себе позволить эти проблемы.
Недавно помощник Президента, проф. Белоусов, предложил использовать ресурсы сырьевых ненефтяных корпораций, полученные от девальвации, для экономического роста. Дело в том, что для нефтяной промышленности всё довольно отработано – есть шкала экспортных пошлин, НДПИ. Это позволяет централизовать доходы нефтяников в бюджете. Кроме того, нужно учитывать: в нефтяной промышленности высокая часть псевдогосударственных корпораций. Газпром, Роснефть… А это значит, что дивиденды этих корпораций попадают государству. Но такие сырьевые корпорации в производстве минеральных удобрений, металлургии – это частные корпорации и их дивиденды идут собственникам. Девальвационные доходы попадают в дивиденды. Нельзя сказать, что все выводятся в оффшоры, но используются на инвестиции собственниками этих корпораций, не всегда эффективно. Разговор был о том, чтобы использовать свободные ресурсы корпораций в те структуры, которые работают на экономический рост страны в целом. Естественно, что Белоусова объявили человеком, которые хочет конфискации, коммунизма… Всё устаканилось, но сейчас идёт подбор проектов, которые могли бы быть профинансированы частным бизнесом в интересах экономического развития. Это будет объём инвестиций в 300-500 млрд. руб., при этом власть может инвестировать 2-3 трлн. руб. без всякого напряжения.
Всегда есть опасность. Что касается Крымского моста – понятно, зачем это делалось, и цель была достигнута. Есть проект транспортного перехода на о-в Сахалин. Это Дальний Восток. Не то, чтобы это было вредно, но никто не понял, что будут по нему возить. А обойдётся он значительно дороже, чем Крымский мост. И это может сотворить только государство.
Но если бы тогдашний министр финансов Александра III-го, граф Витте, требовал бы от императора обоснования экономического эффекта Транссибирской магистрали, то варианта было два – либо он уволили бы Витте, либо не построили бы Транссиб.
Так что странно требовать от вековых сооружений коммерческую эффективность. Это серьёзное дело, о котором говорит Жак. Но сегодня, поскольку мы не имеем таких институциональных структур, то это действительно проблема государства. В связи с этим, требования к качеству институционального поведения власти более высокие, чем если бы мы имели институты, о которых говорит Жак.
